Шахта

– Хм. В этом здании происходят жуткие вещи. И я не имею в виду полицейские облавы, домашнее насилие или грабеж. Я начинаю думать, что тот маленький мексиканец пропал, когда залез в такую же дыру.

– Ну, конечно. – Она медленно потерла лицо, словно на нее свалилась вся боль этого мира. – Может, нам сразу в полицию обратиться, чтобы сообщить им о том, что здесь произошло? Эй, Барнетт, мы раскрыли преступление, мужик!

Они оба грустно рассмеялись.

Джонатан смотал провод, запер окно и опустил штору. Он промок насквозь.

– Круз думает, что в здании живет призрак. Рассказывал, будто слышал его стоны. Но сама я ничего не слышала.

Джонатан решил поделиться с ней своими наблюдениями:

– Когда мы спали, я слышал вибрацию, что-то похожее на сердцебиение, если прислушаться. Повторяющийся ритм – бум-ча-бум-ча-ча.

– Я ничего не слышала. – Она протянула руки к воздухонагревателю, сгибая и разгибая свои изящные пальцы.

– Этот звук не так просто расслышать. Он невнятный, почти за пределами порога восприятия. Когда слышишь его, начинаешь сомневаться в собственной нормальности, но только если находишься один. – Он начал завязывать на кабеле альпинистские узлы, размером с крендель.

– Ты не был один. Ты был со мной, – игриво сказала она. – Хотя вдвоем мы были одни.

– Я никогда не был более одинок, чем последние два года, которые провел с Амандой. Та еще мыльная опера.

Джонатан снял кроссовки и надел зимние ботинки. Капра одолжил ему денег на обувь, и он сразу оценил их удобство. Кованые носки, каучуковая подошва, плотная шнуровка до голени. Усиленные носки не очень нужны, но у него никогда не было такой обуви. Казалось, что круто разгуливать с такой же защитой, как у шахтеров и строителей.

– Но ты все равно ее любишь. Я точно знаю. – Она наблюдала за ним. – Ты злишься из-за нее.

– Как я говорил раньше, деликатность не является моей сильной стороной. Да. Расставание было болезненным.

– Не в прямом, а в переносном смысле? Похоже на любовь. – Она была жестокой не со зла. Просто все понимала и решила, что он разрешит ей быть реалисткой. Он уже не маленький и должен признать, что жертве всегда больнее.

– Если ты согласна с тем, как Бирс [58] определял любовь, – сказал он. – Когда нет новых впечатлений, начинаешь заново проживать воспоминания и старые эмоции, пока они не испортятся от частого использования и не заплесневеют. Ты доходишь до того, что больше не остается достоверных копий изначальных эмоций.

– Ты – романтичный идиот, – сказала Ямайка. – Или просто собственник, не способный отпустить бывшую. И то и то – извращение.

– Мой приятель Баш посоветовал мне найти новую девушку. Ему легко говорить. – Но Джонатан знал, что теперь у Баша полно своих проблем. Помолвочное кольцо Камелы все равно что ошейник на шее.

– Я бы сказала то же самое. Отпусти бывшую стерву. Что кончено – то кончено. Многие люди не понимают таких простых вещей. Они цепляются за воспоминания, потому что в некоторых из них им было хорошо. Все равно что позволять одному яблоку испортить всю корзину. У меня уже кончаются избитые фразы. Надо жить дальше.

Прекрасная идея. Отпусти ее. Надо жить дальше. Живи своей жизнью, дурачок. Ему нужен был кто-то со стороны, чтобы сформулировать то, что он не хотел говорить об Аманде. Стерва. Да, у тебя есть свой план, стерва, и ты жжешь напалмом всех, кто ему противоречит, даже если они тебя любят, верно? Нет завуалированного способа сказать об этом. Никто никогда не говорил: просто отпусти эту СТЕРВУ. Пусть она идет своей стервозной дорогой и отравляет жизнь кому-нибудь другому, вместо того чтобы цепляться за твою жизнь, словно занудный призрак взаимных обвинений. Джонатан защищал ее больше, чем кто-либо. И не замечал главного – Аманда была одной из этих. Стервой. И ему нужно просто отпустить ее. Она хочет уйти, пускай идет. Даже не пытайтесь любить кого-нибудь против их воли. Ваши отношения превратятся в пустошь. Победителей не будет. Отпусти ее. Аманда – стерва.

А Ямайка – шлюха. Что она вообще знает об Аманде? Ничего.