Шахнаме. Том 1

Зохак властелином воссел на престол
И тысячу лет на престоле провел[84].
Все были покорны творившему зло,
И время немалое так протекло.
Обычай правдивых и чистых исчез;
¹²⁵⁰ Везде побеждал омерзительный бес.
Куда ни посмотришь, коварство в чести,
Лжи всюду дорога, нет правде пути.
Насилья и злобы настала пора,
Лишь втайне чуть слышался голос добра.
Из дома Джемшида двух дев молодых
Исторгли, дрожащих как лист, чуть живых,
Джемшида сестер, что, достоинств полны[85],
Блистали меж девушек знатных страны.
Красавицу звали одну — Эрневаз,
¹²⁶⁰ А имя другой луноликой — Шехрназ.
Обеих сестер повлекли во дворец
К дракону, носящему царский венец,
И он воспитал их в обычае злом,
С дурными делами сдружил, с колдовством.
Он только и знал, что к вражде призывать,
Жечь, грабить и мирных людей убивать.
Терпеть становилось народу невмочь.
Хватали двух юношей каждую ночь,
На царский влекли окровавленный двор
¹²⁷⁰ И головы прочь отрубал им топор.
Из мозга их змеям варили еду,
Чтоб тем отвратить от Зохака беду.
Два мужа, в краю обитавшие том[86],
Два праведных, чистых, с высоким умом:
Один — полный веры мудрец Армаил,
Другой — проницательный муж Кармаил[87].
Беседу вели как-то, сидя вдвоем:
Как быть, как мириться им с горьким житьем?
Шла речь о кровавой царевой стряпне,
¹²⁸⁰ О шахе, о войске, о мраке в стране.
И молвил один: «Для спасенья страны
Мы в царскую кухню пробраться должны,
Должны поварами искусными стать,
Уловки и хитрости в дело пускать:
Быть может, из двух убиваемых там
Спасать одного посчастливится нам».
Пошли и тотчас же, принявшись за труд,
Немало настряпали лакомых блюд.
В той кухне — обители крови и слез —
¹²⁹⁰ Разведать им все тайники удалось.
Как время настало кровь новую лить
И новые жизни людские губить, —
Двух юношей стражи втащили туда;
Погибнуть для них подошла череда.
Повергнуты наземь, простерты в пыли
Безвинные жертвы владыки земли.
Дрожат повара, от тоски почернев;
Льют кровь из очей, в сердце — горе и гнев.
Глядят друг на друга, в мученьях горя
¹³⁰⁰ От тех злодеяний дракона-царя.
На гибель из двух одного обрекли,
Иного исхода — увы — не нашли.
Овечьи мозги с мозгом жертвы смешав,
Сварили со множеством разных приправ.
И вместо спасенного ими юнца
Пошла на съеденье гадюкам овца.
Другому сказали: «Спасем тебе жизнь,
Но впредь от селений подальше держись.
И город пускай не прельщает твой взгляд,
¹³¹⁰ Пусть горы и степи тебя приютят».
По тридцать юнцов каждый месяц они
Спасали от смерти в те черные дни.
Когда ж до двухсот набиралось в тайник, —
Их ночью — чтоб в тайну никто не проник —
Наружу вели через спрятанный ход.
Дарили им коз и овец на развод.
От них-то затем племя курдов пошло[88];
Им город не мил и не мило село.
Кочуя, живут они в черных шатрах,
¹³²⁰ Сердцам их неведом пред Господом страх. . .
Имел еще изверг обычай такой:
Из витязей края, по прихоти злой,
Любого к себе призывал и казнил:
Тебе, мол, бесовский порядок не мил.
А юных красавиц почтенных родов,
С которых срывал беспощадно покров,
В наложницы брал плотоядный дракон,
Отринув кеянский обряд и закон.