Шаг во тьму. Дилогия

— Слабость — это жить в шорах, боясь выглянуть из них. А взгляд без шор — вовсе не искушение, вовсе не преступление и уж никак не слабость. Это шаг к истине. Первый шажочек — по пути сильных… Да сбросьте же шоры! Идите же с открытыми глазами! Не как трусливая овца, что семенит по огороженной тропинке к бойне, боясь поднять голову и взглянуть на то, что впереди, а с гордо поднятой головой! Все видя, все понимая, все преодолевая. Даже смерть. Попробуйте, Влад. Вдруг у вас получится? Попробуйте идти путем сильных. Хотя бы один шажок.

— Путь сильных?.. По трупам?

— О каких трупах речь? О всех тех женщинах, которых вы убили?

— О тех мальчишках, которых вы зарезали! И резали бы дальше, чтобы длить ваш путь… сильных… — с гримасой проговорил я. — Так и шли бы по трупам дальше, не останови я вас.

— И это тоже, — холодно сказала Диана. — Чтобы идти путем сильных, надо перестать бояться думать о смерти. Нужно перестать относиться к ней как к табу. Нужно привыкнуть думать и о своей жизни, и о чужих жизнях, ставя рядом мерку смерти. — Она медленно покивала. — Да, это нелегко, разрешить себе думать о смерти, заставить себя заглядывать смерти в глаза — когда отдаешь ей других. Сделать смерть частью своей жизни. Это нелегко… и страшно. И трудно. Взять на себя смелость распоряжаться чужими жизнями, не впадая в пошлость самобичевания и постоянных изматывающих самооправданий. Это очень трудно. О, это вовсе не слабость. Это не отступление, но — победа. Не столько даже над смертью, сколько над самим собой, над испуганным ребенком, который боится взглянуть смерти в глаза. Боится принимать жизнь такой, какая она на самом деле…

Глава 3 ПОЦЕЛУЙ ЗМЕИ

Снилось ли мне что‑то?

Не помню. Но наверное, снилось — должно было сниться. Я проснулся со смутным ощущением чего‑то светлого — как возвращение домой после долгой охоты. Чего‑то такого же теплого, как кишащий людьми, горячий от жизни родной городок…

Голова была ясная‑ясная, как утреннее небо в окне.

Все перед глазами яркое, как на глянцевой картинке.

Мысли — четкие следы на сверкающем под солнцем снежном поле. Каждая малюсенькая ассоциация не улетала в никуда, а змеилась рядышком тугими кольцами, готовая коброй броситься туда, куда мне захочется…

И вчера, между прочим, тоже. Тоже выспался замечательно. Удивительно замечательно…

Я попытался выцапать из памяти, что же мне снилось.

Оно не хотело всплывать из глубин сна. Лишь чувствовалось, что это что‑то теплое и уютное, но теперь отдавало едва‑едва, а все‑таки заметно лавандовым привкусом.

И уверен, дело не в самообмане. О нет.

Я, конечно, не Гош, с его умением разбираться в многоходовых комбинациях. Но с такой прозрачно‑ясной головой даже я кое‑что способен состыковать.

Тугой жар наполнил скулы. Рывком я слетел с постели, рывком подскочил к стулу с одеждой, рывками, от ярости не туда попадая в чертовы штанины, наконец‑то натянул брюки, накинул рубашку и злым ветерком вылетел из комнаты. Промчался по коридору, вниз по лестнице…

На миг замер, закрыв глаза.

Лавандовый холодок в висках не появлялся, но все‑таки я чувствовал пульсацию ее невидимых ниточек, раскинувшихся паутиной вокруг нее…

Я повел головой, ловя, где же сгущение, и одна из ассоциаций выстрелила: принюхивающийся пес, поводит носом. Да, мой тотем волк, и вот я принюхиваюсь, все ниточки ведут в один узелок…

Куда же — к сердцевине паутины?

Не в комнате.

Внизу‑сзади — в подвале — тоже нет…

Справа. Да.

Я промчался через холл, грохнул плечом в прикрытую дверь столовой.

Она была здесь. Грелась у огня, подтащив тяжелый стул к самому камину. Обернулась на грохот — с самой кроткой из своих улыбок.

— С добрым утром, мой…

— Диана, черт побери!

— Неужели моему господину плохо спалось?

— Хорошо. Слишком хорошо!

— Прошу прощения?

— Диана! Мне казалось, мы договорились.

Она нахмурилась, разглядывая меня. Вдруг улыбнулась.

— Ах, вы об этом… Сущие пустяки. Не стоит благодарности.

— Диана… — почти прорычал я.

Покачал головой. Мне такие шуточки не нравятся.

— Вы не видели вчера себя в зеркало… мой господин. — Смешливые искорки плясали в ее карих глазах. — Небо и земля. Неужели это было плохо?

— Это было великолепно, Диана. Но я не люблю бесплатного сыра.

— Бесплатный сыр? — Кажется, она удивилась. Или очень умело изобразила это своими высокими бровями и ореховыми глазами. — Вы думаете, я сделала это с расчетом что‑то получить взамен?

— Мы договаривались, что без разрешения вы не лезете!

— Но я и не лезла. — Впервые я видел Диану невинно оскорбленную. — Я ничего не высматривала, ничего не правила… Ничего, кроме того, что вы бы и сами разрешили мне поправить, если бы не были столь горды… если бы мой господин не был столь великодушен ко мне и не жалел бы свою покорную рабу, а заставлял ее ночи напролет выщипывать подсознательных блошек, от которых никакой пользы, только вред и плохой сон, тогда как высыпаться надо так, чтобы утром как заново родился… — докончила она со своей вечной улыбкой, где сквозь игривую покорность проглядывала ирония, но и та тоже игрушечная, незлая.