Шаг в пропасть

Покинув «Свинью и свисток», мы не сразу пошли домой, а решили пропустить по стаканчику где-нибудь в Сохо. Где точно, не помню, к моменту ухода мы уже изрядно нагрузились. Помню только, что мы спустились по лестнице в бар, похожий на винный погреб, с голыми каменными стенами и винными бочками вместо столов. Помню, что я заказала бутылку холодного розового вина. Его принесли в серебряном ведерке со льдом вместе с бокалами величиной с небольшие аквариумы для золотых рыбок. Мы сели на высокие табуреты за барной стойкой, вдоль которой стояли чайные свечи. И в их дрожащем свете бриллиантовые серьги Хелен мерцали и красиво переливались.

Итак, да, Хелен существовала. Она существует. Ее настоящее имя – Хелен Милошевски. Ее мать – англичанка, отец – поляк. Мы подружились в школе осенью в восьмом классе, когда ее перевели в мою группу углубленного изучения английского языка, и уже спустя короткое время мы стали не разлей вода. Она была одной из самых хорошеньких и умных девочек в нашей возрастной группе, и мне льстило, что она выбрала в подруги именно меня. Как выяснилось, у нас оказалось очень много общего. Мы обе любили книги, фильмы и пьесы, и нам обеим нравилось читать их вслух. Мы придумывали идеи для сценариев, а через какое-то время начали их писать. А затем распределяли между собой роли и вместе играли на потрескавшейся бетонной площадке вокруг старого заброшенного бомбоубежища позади школьного футбольного поля.

В течение двух жарких длинных летних сезонов мы виделись каждый день. На второе лето, когда нам было четырнадцать, мы начали воровать в магазинах. Тогда-то мы и решили, что нам нужны фальшивые имена и фамилии на случай, если нас поймают. После кое-каких изысканий Хелен пришла к выводу, что имя менять не стоит. Так поступают все копы под прикрытием, и это хорошо известно. Ведь их может окликнуть на улице кто-нибудь из знакомых. «Привет, Хелен!» – «Привет, Ти!» Я жутко ненавидела имя, которым меня нарекли при рождении, ненавидела его необычность и даже начала говорить, что мое настоящее имя Тина, настаивая, чтобы меня называли Ти. И вот в нашем маленьком вымышленном мире, а также для всех, кто нас не знал, она стала Хелен Джонс, а я – Ти Макги.

Нас, слава богу, ни разу не арестовали, поэтому фальшивые имена оказались без надобности. Впрочем, мелким воровством мы занимались недолго. На самом деле, по-моему, тот случай с эскимо, наверное, был последним, поскольку Хелен тогда едва не попалась. На самом деле мы не были такими уж оторвами. Нам просто хотелось добавить в жизнь немного драматизма. После того случая мы потеряли драйв, а вот фальшивые имена остались с нами навсегда. Они были нашей фишкой, частью того клея, который держал нас вместе, пока нас не оторвали друг от друга.

Впрочем, в тот вечер в винном погребке в Сохо мы об этом не разговаривали. Мне было интересно, что такого ужасного сделала или, по крайней мере, думала, что сделала, Хелен, если ей вдруг захотелось броситься с крыши. Хелен сказала, что она на самом деле не собиралась кончать жизнь самоубийством, но как буквально, так и метафорически не могла не ходить по карнизу, не могла прекратить игры с огнем. Потеря работы была лишь очередным звеном в длинной цепи неприятностей. Она говорила, что вечно вляпывалась в какое-нибудь дерьмо. А когда случалось хоть что-нибудь хорошее, она не знала, что с этим делать. Она не умела просто быть счастливой, не могла позволить себе светлого будущего. Если в ее жизни не было драмы, она создавала ее на ровном месте. Она конструировала ссоры со своим женихом Мэттом. Отталкивала его, как могла, и ненавидела себя за это. А когда он продолжил возвращаться к ней, не позволяя ей подрывать их отношения, она позаботилась о том, чтобы сделать нечто такое, чему нет прощения: она решила прервать беременность.

Когда она призналась Мэтту в содеянном, то уже твердо знала, что это станет концом их отношений. Если говорить о ребенке, она сама точно не знала, почему пошла на столь отчаянный шаг. Правда, после недавней смерти бабушки Хелен стала бояться будущего. Теперь она ужасно жалела о сделанном аборте. Она просыпалась с этой мыслью и с ней же засыпала. А еще думала об осуждающем молчании Мэтта. Он избегал ее три недели, спал на диване, ел в офисе. В результате ей пришлось переехать из прекрасного дома, в котором они жили вместе, в крошечную бездушную студию.

А потом еще и проблемы с работой. Она взяла кучу отгулов из-за токсикоза беременных, который от всех скрывала, и, когда ее вызвали в отдел кадров, не смогла ни объяснить отсутствия на работе, ни предъявить справку о состоянии здоровья. Впрочем, в любом случае работала она из рук вон плохо. Она не могла сосредоточиться. Она тосковала по Мэтту. Тосковала по потерянному ребенку. Терзалась чувством вины. Короче, в ее жизни больше ничего хорошего не осталось.