Шаг в аномалию

Разговор тянулся степенно и неторопливо, прервавшись лишь на воздаяние должного уважения трапезе. Воистину, умение стряпух боярина Борецкого было известно округе не хуже купеческой удачи Кузьмина.

Перед сном Кузьмин взвешивал в мыслях разговор, мечтая о великих делах. Ведь Сибирское царство стоит на полпути от царств Индийского и Китайского, а это давало огромные возможности для успешной торговли. Рашид, его поставщик тонких тканей из Хивы, много раз упоминал про близость этих богатых царств, о торговле и богатых барышах, сулившихся при торговле с ними. Да и к пушнине поближе, можно будет скупать её у вольных казачков да туземцев и по меньшей цене. Так, размышляя о выгодах сибирской торговли, Савелий Кузьмин незаметно угодил в цепкие объятия Морфея.

Удинский острожек

Май 7137 (1629)

В мае Карпинский опять вернулся в острожек, сменив предыдущую партию морпехов, только теперь в пятёрке поселковых появился новичок — молодой тунгус из первого разбитого кочевья. Он уже вовсю разговаривал по-русски, так что проблем, которые были раньше, не существовало. С казаками за зиму сдружились конкретно, мужики оказались мировые. Правда, поначалу они казались какими-то нелюдимыми, но то было по первости. Со временем мужики совсем скорешились, кстати, Пётр узнал много интересного и в то же время пугающего о жизни Московского государства и простых его людей.

Интересными были рассказы о приключениях казаков в Сибири, о городках и острожках, ими строимых, о быте, о семьях. Правда, некоторые, такие как Афанасий Хмелёв, семьи своей и не знали. Воспитывался при церкви в Свияжске, работал на церковных полях, рубил лес, строил. А с семнадцати лет просто взял и ушёл в Казань, прибился к небольшой ватажке казаков, отправляющихся в Сибирь на промысел ясака да приведение под государеву руку диких племён. Так и мотался по Сибири, пока не осел в Енисейском остроге, став десятником у Петра Бекетова.

Пугающими были рассказы казаков о смуте и запустении в Московии, о голоде — привычном спутнике крестьянина, о войнах и походах иноземцев в русские пределы. Рассказывали государевы люди о бесчинствах поляков и литвинов на Руси, о притеснении православной веры на землях, ими захваченных. О злом Крымском ханстве, кровавым клещом присосавшемся к русским землям, и об Османском государстве, за ним стоявшем и поработившем многие народы православной веры, которые сейчас стонут под их игом. Как представителям Новгорода, морпехам особенно подробно рассказывали о резне в Новогородии, устроенной шведскими захватчиками, когда целые волости просто вырезались под корень и не оставалось в округе живой души — ни человека, ни собаки.

Пётр сидел у костра и ужасался подробностям, которые вываливали на бойцов не смущавшиеся по этому поводу казачки. Оказывается, шведы только лет десять назад ушли из Новгорода, а до этого сам город и большая часть северо-западной Руси находилась под пятой шведского солдата, залившего всё кровью несчастных жителей. Из Новгорода-то шведы ушли, но оставили за собой большую часть новгородских земель, закрыв Руси выход в Балтику.

— Эх, при Иване Великом-то свеи не баловали так, — приговаривал Хмелёв.

Странно, но русский разговорный язык семнадцатого века был не столь сложен для понимания, и уже через пару недель, выспросив у казаков про особенно непонятные слова и термины, люди из двадцать первого века уже понимали их практически полностью. Как рассказал Кабаржицкий, получалось примерно как в Югославии, где он был в середине девяностых: сербы и русские говорили на своих языках, но друг друга понимали хорошо. Так и тут — самим говорить на языке Московии не получалось, разве что ввернуть ради красного словца что-нибудь эдакое, но понимали практически всё. Так же дело обстояло и у казаков, так что проблем с общением не наблюдалось, к общему удовольствию.

Карпинский вдоволь наигрался и с оружием казаков: помимо страшных на вид бердыша, сабель и копий, у них имелось в острожке три фитильных ружья. Сначала еле упросив Хмелёва дать ему разок выстрелить из такого раритета, потом Карпинский десять раз пожалел об этом. Это же сколько всего надо было сделать, чтобы эта дура наконец выстрелила. Зато уж когда ему удалось воспламенить порох через затравочное отверстие в стволе, последующий выстрел потряс его и в буквальном, и в переносном смысле.

— Да-а, конечно, неплохо. Но у вас слишком сложно всё, — сказал Пётр, возвращая ружьё лыбившемуся Афанасию, когда дым от выстрела почти рассеялся.

На следующий день после удачной рыбалки обитатели Удинского острога сидели на островном берегу, смотрящего в сторону Ангары. День неторопливо клонился к вечеру, неожиданная майская жара спала, и наконец-то задул долгожданный прохладный ветерок. Пётр, нанизывая на отобранные Новиковым у Игоря-почвоведа шампуры куски потрошеной рыбы, лениво поинтересовался у Афанасия:

— А что, Афоня, когда, говоришь, твои должны быть?

— Да хоть вчера, хоть завтра, Пётр. Енто мне неведомо, но пора бы уже, — снимая первую партию рыбного шашлыка, ответил Хмелёв. — Думаю, что сегодня будут.