Шабашка Глеба Богдышева

— Скажу, когда придет время, — низким голосом произнес Билов. Сейчас он был главный и басил откровенно на всю возможность. — Юлиан!

Юля в плавках стоял по пояс в воде, раздумывал, купаться или нет.

— Юль! Ты в Уренгой полетишь зимой? Юль!..

— О-о-о! — завозился Глеб. — Точняк: сейчас унты опять клянчить будет временно… Отстань от него, Билов… Я тебе валенки подарю.

— Сиди, — окрысился на него Билов, — Чего суешься! Юль!..

Но Юли уже не было — он нырнул.

— Как со старшим говорит неуважительно… — вздохнул Глеб.

— А чего, действительно, привез бы нам унтята… — не отворачиваясь от солнца, сказал Васька. — Как хорошо…

К костру подошел мокрый Юлька.

— Не капай! — задергался Васька. — Вон Билов дело говорит: унты привези из Уренгоя…

— Да нет там унтов, там — газ, — сказал Юлька и растянулся на песке.

— Унты, газ… — тоскливым от затянувшейся трезвости голосом протянул Глеб. — Налили бы… Много хоть газу-то?

— Много. Под всей Западной Сибирью…

— А когда все высосут, весь газ?..

— Тогда Сибирь на два метра опустится, — сказал Билов. — Привез бы унты-то…

— Да нет там мехов, что вы, ей-богу!..

— Без мехов-то холодно небось временно…

— Шевелиться надо быстро. Как на шабашке, время — деньги, — сказал Юля, залезая под навес.

— Кстати, о деньгах, — негромко, но так, чтобы все слышали, сказал Васька.

Юля замер, Билов перестал крутить барана… Васька неторопливо подошел к барану, потыкал его ножом:

— Доходит.

Он нагнулся к куртке, достал из внутреннего кармана две тугие пачки, перехваченные крест-накрест бумажками. И бросил их на песок:

— Полторы тысячи…

Билов, оцепенев, смотрел на пачки.

— Столковались? — опершись на локоть, спросил Глеб. — Сам объяснительную подписал?

— А ты как думал? — небрежно бросил Васька и потянулся за гитарой. — …По триста пятьдесят пять… — ласково сказал Васька, перебирая струны. — Во-о-от. А если бы Глебушку послушались: и денег бы не получили, и мужику бы хорошему нагадили… За абстра-а-акцию… — Васька описал при этом в воздухе колечко. Потыкал барана. — Готов! Режь, Билов!..

Васька отложил гитару, из полотенца достал бутылку.

Билов отрезал от барана готовые куски и каждому подал на вилке.

— Мне с кровью, — попросил Глеб. — О! Вот этот! — Он принял у Билова вилку. — Дохнет в тебе эта самая, как ее… — Глеб затряс головой, вспоминая, — из волос посыпался песок. — Елена Молоховец, о!..

Жевать Глебу скоро надоело, и он прилег покурить, положив свой кусок на обрывок газеты.

— Мои деньги мне, Вась, и не давай: сразу шли Егорычу, в смысле Мане…

Юля молчал, опустив голову, не смея взглянуть на Глеба.

— Ну, за шабашку! — Васька поднял стакан и чокнулся с Юлей и Биловым.

Глеб просительно поднял пустой стакан. Васька плеснул ему из своего.

— За шабашку! За наш коровник!

— За Глеба уж давайте, молодожен как-никак… — Билов вопросительно посмотрел на Ваську.

Васька кивнул.

— Да ладно вы… — заерзал Глеб. — Не в этом дело…

— Хотел ты, Глеб, в монастырь спасаться, а сам замуж идешь! — Васька еще раз чокнулся с Глебом, выпил и зажевал мясом. — Неисповедимы пути господни…

— Не в этом дело… И без монастыря можно спасаться… Знать, чем заняться… Коровник-то и дурак сложит. И диссертацию написать… Вот воспитать человека — это да, это труд…

— Вот и иди учителем, — лениво бросил Васька.

— Ага. Я с директором интерната уже говорил временно…

— Ой, Глеб! — сморщился Васька. — Обалдел — поспи.

— Вот у них… — бормотал Глеб, продолжая какую то свою мысль, — самая главная работа. Учитель и врач… Раньше еще поп… Если не халтурят… Поп, тот встречает в жизни и провожает, чтоб не так страшно помирать, учитель воспитывает, чтоб, мол, положительный человек… А врач, чтоб не загнил досрочно. Вот они и нужны, а остальные… — Глеб вяло махнул рукой.

— Ну, поговори, поговори… — Васька добродушно посмотрел на Глеба и тихонько затренькал на гитаре.

Баран капал на угли. Когда он начинал пригорать, Билов поливал барана портвейном. Глеб в момент полива барана любимым вином отворачивался и замолкал.

— Глебушка, давай еще барашка, а то ты совсем мало закусил, — заботливо сказал Билов.

— Временно не хочу.

— А ну-ка, ешь! — приказал Васька.

— Насилие… — проворчал Глеб, принимая от Билова баранье ребро с обрывками мяса. — Вот Эйнштейна взять. С одной стороны еврей, а с другой — физик, а в Бога верил…

Билов приосанился.

— Да не так, как ты! — Глеб махнул бараньим ребром и поморщился. — Долбитесь для моды… Еле-е-помазание… крестами трясете… для понта… — Глеб заглянул в пустой стакан. — Неверующих-то, их вообще не бывает… временно. Васька что думает, неверующий он? Или Юлька?.. Все верят, само собой… И Егорыч верил. В Бога верил, потому что не верил, что помрет… А помер. Давайте-ка помянем его, не чокаясь… Земля ему пухом. Хороший мужик, хотя вроде и ничего особенного…

— Вот именно, — поддакнул Васька.

Глеб сморщился.

— Да не в этом дело… А!.. — И он с досадой махнул рукой.

…Солнце поползло вниз. Билов, выпивши, осмелел и потребовал, чтобы Васька подыграл ему, стал петь романс собственного сочинения: