Сфинксы XX века

Этот очерк я начал писать три года тому назад. Но профессор Чахов попросил меня отложить перо на три года. И я послушался.

Как это было?

Утром я включил приемник и услышал:

— Внимание! Работают все радиостанции…

Одним словом, совершена мягкая посадка автоматической станции на Венеру. Первые же стереофотоснимки, переданные станцией, говорили о наличии растений на планете.

Я сейчас же стал звонить профессору Чахову, но нигде не нашел его. Вечером я звонил домой, на следующий день опять на работу. Так продолжалось несколько дней. Примерно через неделю я поймал его и вечером сидел у него дома.

— Где ты пропадал?

— Не в этом дело. Понимаешь, подписано решение строить Город гнотобионтов. Сколько времени я добивался хотя бы лаборатории! Выступал в институте, в академии. Доказывал, что изучение жизни в изолированных от микробов, стерильных условиях — важнейшая проблема современности. Ничего! Нужно было, чтобы приказала Венера! И вот теперь все надо сделать за полтора года. Все! Ты понимаешь, что это значит? Ни достаточного опыта, ни подготовленных кадров, ничего.

— Так уж и ничего. Ты сам же мне рассказывал, что хирурги уже несколько лет делают операции внутри твоих пластиковых пузырей, засунув туда руки через рукава с перчатками. Ты же внедрил эти пузыри в полевую хирургию. Стерильные операции стали возможны в любых условиях, даже в окопе. Достаточно этот пузырь наложить на больного и разрез делать изнутри камеры. Ты рассказывал, что в этих стерильных камерах держат больных с большими ожогами, и их обширные раневые поверхности заживают быстро, без осложнений, так как на них не попадает ни один микроб. В некоторых клиниках лечат астму, помещая больных в пластиковые изоляторы. Они дышат воздухом, очищенным от всех бактерий, пылинок, от всех примесей, включая те неизвестные агенты, которые и вызывают у них приступы удушья — астму. В инфекционных больницах перестали опасаться заражения лечащего персонала и больных разными инфекциями друг от друга. Мне рассказывали, что с помощью пластикового изолятора можно оперировать самого заразного больного, например больного чумой, и хирург не подвергается риску заразиться. А в прошлом году я читал отчет Института иммунологии с результатами пятнадцатилетнего наблюдения за девятью детьми с агаммаглобулинемией. Дети с врожденным дефектом, обреченные на гибель в первый же год жизни, великолепно живут.

— Да, да, — пробурчал Олег, — я знаю это. Такие дети действительно умирают. Все. Все до одного. У них врожденное отсутствие иммунитета. Синтез защитных антител — гамма-глобулинов невозможен. Генетический блок. От первой же инфекции они умирают. А в стерильных камерах живут. Вот уже пятнадцать лет. Нормально развиваются. Я сам монтировал камеры для них.

— Так, значит, есть опыт, кадры?

— Есть-то есть. Только не все знают, что всего было не девять детей, а тридцать. Двадцать одна камера за 15 лет так или иначе вышла из строя. Инфекция прорвалась.

Мы помолчали. Потом профессор добавил:

— Конечно, причины неудач исследованы. Последние два года камеры работают как часы. Подача стерильного воздуха гарантирована полностью. Система шлюзования для доставки стерильных предметов обихода, пищи и воды идеальна. Выброс отходов надежен. И все-таки одно дело — камера, а другое — городок. Стерильный городок. С абсолютной надежностью на десятки лет. И я — комендант этого городка.

Олег ходит по комнате. Он был не просто серьезен и взволнован. Я это видел. Да он и не скрывал своих чувств от меня. Мы слишком хорошо знали друг друга. И он не раз видел, как мне становилось страшно перед ответственными решениями или делами. Но мы оба знали, что умеем перешагивать через этот страх. Долго я смотрел, как он ходит от стола к креслу и снова к столу, а потом остановил его словами:

— Я напишу очерк о жизни в стерильных условиях, о науке, которая изучает ее, о важности этой отрасли знаний для наших дней и для будущего.

— Не надо, — попросил Олег. — Подожди три года, я приглашу тебя в Город гнотобионтов, покажу те исследования, которые мы сумеем к тому времени выполнить, и тогда пиши. Уверен, будет о чем.

— Хорошо. Пусть будет по-твоему.

3. Гнотобионты

И я действительно не стал писать. Зато в течение этого времени я немного больше узнал о гнотобионтах, о том, что за наука гнотобиология и какова ее история. С историей мне особенно повезло. Ее рассказал сам Томас Лаки — профессор Колумбийского университета, один из основоположников современной гнотобиологии.

Прежде всего само слово. Оно составлено из трех греческих слов: гнотос — известный, биос — жизнь, логос — наука. Наука о жизни в известных условиях. С этого и началась наша беседа.

— А разве мы с вами живем не в известных условиях? — спросил я.

— Конечно, — ответил Лаки. — Любой сложный организм на Земле, будь то растение, животное или человек, является полибионтом. На вашем теле, в дыхательных путях, в кишечнике обитают сотни других видов живых существ — простейших, бактерий, вирусов. А если бы их не было? Какова их роль?