Сфинкс

Квартира имела одну спальню и представляла собой удачно переделанный чердак. Кухня выходила окном на соседний асфальтированный двор и была размером с большой шкаф. Гостиная, она же столовая, находилась на другом уровне: маленькая деревянная лестница вела в спальню, где хватало места только на одну двуспальную кровать. Потолок нависал так низко, что я едва мог стоять во весь рост. Самым приятным в квартире была терраса, находившаяся под двумя окнами спальни между викторианскими печными трубами из красного кирпича: убежище, скрытое от взглядов из окон соседних домов, откуда открывался прекрасный вид на северо-запад Лондона. В хорошую погоду я выносил сюда большой телескоп, обычно стоявший прислоненным к стене спальни, и привинчивал к тонконогому штативу. И тогда звезды над оранжевым городским небом служили мне метафизическим средством избавления от порождаемой Лондоном и квартирой клаустрофобии.

Я втащил чемодан в холл и понес по лестнице. Краска на стенах потрескалась и облупилась, ковер был в пятнах и вытерт подошвами тысяч жильцов, которые ходили здесь до нас. Из квартиры на первом этаже, где жила молодая пара сикхов из Индии, поднимался сильный запах карри. Я постоял на площадке.

— Оливер? — Сосед приоткрыл дверь и, не снимая цепочки, выглянул на лестницу.

— Привет, Радж, — поздоровался я.

Он с облегчением вздохнул, расстегнул цепочку и вышел на площадку. На нем была пропотевшая майка, белый тюрбан и форменные брюки водителя автобуса. Глаза усталые, встревоженные.

— Только что с ночной смены? — спросил я, удивляясь, насколько приятно видеть знакомое лицо.

— Точно. — Он протянул мне руку, и его голос дрогнул от волнения. — Твой брат рассказал нам, какое тебя постигло ужасное несчастье. Мы с женой страшно опечалились — ты знаешь, мы очень любили Изабеллу.

— Спасибо.

За Раджем скромно переминалась с ноги на ногу закутанная в сари жена. Обменявшись рукопожатиями, я постарался поглубже утрамбовать распиравший ребра пузырь переживаний. Смущенный Радж тактично обернулся к сказал жене:

— Айша, он вернулся.

Его жена, стройная женщина, воплощение стеклянной хрупкости, подала мне банку из-под печенья.

— Пожалуйста. Ты наверняка устал и проголодался, а холодильник у тебя пуст. Я приготовила самосы.[23] Возьми, пожалуйста.

Горячо поблагодарив, я сунул банку под мышку. Когда дверь за ними закрылась, я постоял, глядя вверх, на следующую площадку, где сквозь перила манила синей краской и медью ручки моя, вызывающая столько воспоминаний дверь. Вцепившись в жестяную банку, как утопающий цепляется за буй, я преодолел последние ступени.

Квартира встретила меня пещерной темнотой, застоялым запахом сигаретного дыма и жареной грудинки. За задернутыми шторами в ней сгустился сумрак, словно не моей, а чужой жизни, и я едва узнавал свое прошлое. Но даже в полумраке различил на полу несколько грязных тарелок и брошенный на телевизор халат. В углу теплился декоративный светильник, демонстрируя движение восковых масс, свертывающихся, словно грибы неизвестной породы.

Изабелла настояла на том, чтобы оставить Гарету ключи, и он время от времени мог находить в квартире убежище и отдыхать от буйного мира, в котором ему приходилось существовать. Мне стало ясно, что он здесь жил, но не трудился за собой убирать. Я взял тарелки и отнес на кухню. По крайней мере он что-то ест, мелькнула обнадеживающая мысль. Зато угнетала перспектива наблюдать новый приступ наркомании брата — невеселое дело.

Закрыв подкапывавший кран, я вернулся в гостиную. Она показалась мне чем-то вроде запечатанной для потомков капсулы, опустившейся на дно вместе со всем, что в ней было: пылью и микроскопическими человеческими обломками прошлой жизни, застывшей в неподвижном воздухе.

Я поднялся по деревянным ступеням в спальню. Там на крючке по-прежнему висел халат Изабеллы. Погрузив лицо в шелк, я глубоко вдохнул. Складки ткани все еще хранили запахи нашей любви, бурных порывов и радостного изнеможения.

Встав на колени, я с головой окунулся в бездну воспоминаний, не зная, сумею ли продолжать жить. Чувствовал, что куда-то стремительно падаю без нее. И если бы был предельно честен с собой, признался бы, что жду некоего побуждающего к жизни знака, слова Изабеллы из-за стены, разделяющей живых и мертвых.

Но не услышал ничего, кроме тишины. Затем медленно проявился звук едущего вдали фургона мороженщика, тенькающего «Гринсливз»,[24] и пролетающего над домом самолета. Внезапно появилось желание все стереть: неотвязный лабиринт Египта, астрариум, бесконечное горе потери.

Схватив металлическое мусорное ведро, я начал выдвигать ящики шкафа и вываливать из них вещи Изабеллы: свитера, блузки, юбки, белье — одежду, превратившуюся в призрак. Я вознамерился этот призрак изгнать. Запихнул, сколько влезло в ведро, и вынес на террасу. Вылил на груду ткани бутылку жидкости для зажигалок и поднес спичку.