Сфера времени

По окончании скорой службы люд не расходится, поздравляет друг, друга, общается. Словно всю зиму сидели по избам и не виделись. Вот вышел митрополит в праздничной одежде, потянулись верующие за благословением. Подошла и княгиня Муромская, руки крестом сложила: правую на левую ладонями вверх, поклонилась:

— Благослови, Владыко, на суд сегодняшний, дабы не преступить Правду, князем Ярославом нам данную. По чести, по совести, и со смирением в сердце рядить.

Митрополит поднял было руку для благословения и замер, услышав просьбу. Галдящий секунду назад народ притих, ожидая решение. Фрося, покорно стояла, склонив голову и плечи. Любой из вариантов её устраивал: благословит епископ Муромский — хорошо. Никто слова против его решения молвить не посмеет, весть о полученном дозволении вмиг разлетится по городу. Откажет — ещё лучше. Лишняя забота с плеч упадёт, и ни кто не осудит, мол испугалась, не справилась.

Владыка Василий наконец принял решение. С коротким «Бог благословит!» осенил ладони княгини крестным знамением и подал руку для поцелуя.

Волна шепота прошлась по паперти: переспрашивая, повторяя, додумывая.

К тому моменту, как Ефросинья прибыла на торговую площадь, собравшийся люд напоминал море. Пестроцветное, колышущееся, гудящее. Такого огромного скопления народа ей ещё видеть не приходилось. «Великое изобретение — мировая сеть. Все по домам сидят, не кучкуются», — подумала Фрося, поёжившись. Выходить из повозки сразу, перехотелось. «Ладно, не дрейфь, справлялась со сдвоенным потоком технарей, справишься и со средневековым городом. Здесь не-многим больше людей», — попыталась успокоить себя. Вдохнула полной грудью, расправила плечи, поднялась на помост, поклонилась. Села в резное кресло. С правой стороны встал Илья, слева, поодаль — бояре.

Младший дружинник в ярко-красной свите, в высокой шапке, обтянутой шелком, жутко гордый, что ему выпала такая честь, на всю площадь прокричал:

— Радуйся, народ Муромский, сегодня княгиня Ефросинья Давыжая по наставлению мужа своего, князя Давыда Юрьича, и с благословения Владыки нашего, митрополита Василия, купцов привечать будет да суд вершить.

Закричал народ, заулюлюкал, шапки в небо побросал, наконец угомонился, и на помост поднялся первый купец. Рассказал кратко, кто он и откуда, какой товар привёз, уплатил пошлину да получил из рук княгини грамоту на право торговли. Фрося отметила, что у неё даже руки не дрожали, когда она ярлык вручала.

Боярин Ретша скрипел зубами. И дёрнул его черт прийти вчера к этой брыдливой бабе да сказать про торг. Сам же ей в руки такого журавля передал. А ведь раньше он с купцов подати брал да грамоты, князем Владимиром подписанные, выдавал. И денежка лишняя текла, и почёт с уважением. А теперь что? Ничего. Стой да парься весь день в бобровой шубе. Хоть бы лавку поставили. А кто виноват? Боярин Позвизд виноват. Давай, говорит, осрамим на весь город баламошку лесную, глядишь, князь сговорчивей будет. Вот Решта, дурень, его и послушал, но вышло наоборот всё. Зимой княгиня хлеб раздавала, весной — грамоты. Люд любит супругу Давыжую. Плохо дело. Ой плохо.

Пока предавался унынию боярин Ретша, на помост поднялся новгородский купец Михал.

Он поклонился, произнес речь приветственную и подал княгине небольшой, искусно сделанный сундучок.

— Матушка — сударыня, позволь преподнести тебе подарок. В знак благодарности и как символ дружбы.

Ефросинья кивнула и одарила купца легкой улыбкой, вспоминая, как пару лет назад они удачно помогли друг другу. Однако стоило ей открыть ларец, как улыбка тут же сошла с её лица, а сердце замерло.

Из влажного песка проклёвывались пять зелёных ростков: плотных, плоских, заостряющихся кверху. Эти побеги она не могла бы спутать, даже если бы очень захотела. Не удержалась и смахнула пальцами песок с одного из растений, тут же наткнувшись на шероховатую коричневую луковицу. Перед ней были тюльпаны.

Купец нахмурился, глядя на то, как побелела княгиня, на то, как очертились её скулы. Не такой реакции он ждал на свой подарок и теперь судорожно мял войлочную шапку в руках, не зная, куда деться от пристального взгляда, выискивающего у него что-то на лице.

— Тебя кто-то надоумил сделать этот дар? — спросила Ефросинья вроде спокойно, но стеклянный звон в голосе скрыть не удалось.

Михал вновь поклонился, медленно, спокойно, с достоинством, понимая, что сейчас от его ответа зависит гораздо больше, чем право торговать в Муроме.