Сфера времени

— Ага, а еще я два раза в неделю проверяю твой дом, кабинет, машину и комнату в ДНС на предмет прослушек и прочей дряни, а ты меня за это подозреваешь во всех злодеяниях. Поверь, если бы я хотела сделать тебе больно, то подстроила бы так, чтобы она умерла на твоих руках и по твоей вине. Но у меня, кроме тебя, идиота, не осталось никого. И я люблю тебя как брата, а значит, хочу, чтоб ты был счастлив, но у меня никогда не было к тебе ничего, похожего на супружеский интерес. Бездна! Да ты мне горшки менял и мини-солдатиков из носа вытаскивал, какой в черную дыру мотив?! — прорычала Ариадна, снова заводясь. — Но в последнем ты прав: кто-то сработал чисто и профессионально. А потому я у тебя еще раз спрашиваю: кому ты перешел дорогу?

— Ромуальду, министру финансов, — раздалось с порога дома. Евстафий прошел в квартиру и поцеловал Ариадну в висок. — И если бы ты не возмущалась, то Ваня бы тебе уже все давно рассказал.

— Он накачал меня наркотой!

Евстафий посмотрел на брата с сестрой. У Ивана на скуле алел пожар, у Ариадны зрачки расширены так, что радужки не видно. Да, семейные посиделки во всей красе. Покачал головой и достал из набедренной сумки пластинку жвачки.

— Держи, это антидот.

— От СП-500 нет антидота, — язвительно заметила Ариадна, но пластинку взяла.

— Все правильно говоришь. Дальше так и думай, — улыбнулся он девушке, подняв вверх указательный палец, а потом повернулся к другу. — А ты ходи так, заслужил.

На это Иван только плечами пожал, мол то же мне проблема.

Дальше уже в более спокойной обстановке он рассказал о Сахалинском вопросе, разговоре в Доме собраний и заседании с советом управления.

— Н-да, судя по сему, ты основательно сунул руку в бочку с радиоактивными отходами. Теперь руки нет, а сам с подсветкой ходишь, — подытожил Евстафий, — Значит так. Надо выявить крыс в ДНС и в Сфере, разобраться с тем, что тащат из-за границы и придумать, где нам взять спеца, который сможет вытащить твою Фросю, не наступив ни на одну историческую бабочку. — Он набросал на смарт-браслете какие-то распоряжения, а потом скомандовал:

— А теперь всем спать.

Praeteritum XIX

«Мыслю, жено, но недоумею, что сотворити неприязни тому. Смерть убо не вем, каку нанесу на нь. Аще бо глаголет к тебе какова словеса, да вопросиши его лестию и о сем: весть ли сеи неприязнивыи духом своим, от чего ему смерть хощет быти. Аще ли увеси, нам поведавши, свободишися не токмо в нынешном веце злаго его дыхания и сипения и всего скаредия, еже смрадно есть глаголати, но и в будущии век нелицемернаго судию Христа милостива себе сотвориши!»

«Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Серое осеннее небо натягивалось, словно мокрый шелк на раму. Шуршало, шелестело, вздыбливалось волнами.

Давид с войском возвращался домой. Вереница людей, отбитая у кочевников и потерявшая всё, кроме собственной жизни, тянулась грязной змеёй. В Муроме им предстояло начать новую жизнь. Сотник распределил несчастных: кого в свой удел взял, кого по боярским семьям отдал. Нечего им на зиму в городе бродяжками оставаться, а так гляди, сядут на землю, оброк платить будут. Но это всё потом. А пока обозный хвост здорово разросся и замедлял ход.

Всё захваченное да снятое со степняков добро уместилось в шести телегах. Не густо, но и поход так, название одно, стёртых подков не стоит. Тем не менее восьмерых оставила сотня в степи. Среди них и звонкоголосый гусляр Стоян, и лопоухий Илма, и боярин Радослав, и еще пятеро молодых, крепких мужчин. Давид с горечью думал, что не было лета, чтоб он людей не терял. Как ни тренировал сотню, как ни гонял, всё равно гибли люди. А муромские женщины вместо того, чтобы плевать сотнику под ноги, вели своих детей и просили взять в отроки.

Наконец гладь неба пошла серебристыми трещинами, порвалась. Из прорех полил дождь. Раскатисто громыхнуло. Сорвался с цепи ветер.

Юрий подставил свое бледное лицо под крупные капли.

— Эх, жаль, Давид, ты никогда гонцов с вестью не шлёшь. Так бы прибыли в Муром, а нас банька ждёт, барашек румяный да пенистый ол. А так притащимся мокрые, голодные, злые.

— Живые зато, — буркнул Давид, занятый смурными мыслями.

— А по тебе и не скажешь, — не унимался брат. — Смотри, зайдешь в дом с таким лицом, молоко прокиснет. Жена за мертвяка примет, бадог[1] возьмёт да прогонит из клети.