Сфера

— Ни один не пострадал. Ни один. То же самое было в семидесятых с документами Пентагона.[26] Ни один солдат не получил из-за них ни осколка. В основном, помнится, мы выяснили, что многие наши дипломаты шибко любят сплетничать о руководителях других стран. Миллионы документов, а главный вывод в том, что, по мнению американских дипломатов, Каддафи — недоумок, поскольку у него странные кулинарные вкусы и женщины в телохранителях. Если уж на то пошло, обнародование лишь научило дипломатов приличнее себя вести. Тщательнее выбирать слова.

— Но национальная оборона…

— А что национальная оборона? Мы в опасности, лишь когда не знаем планов или мотивов потенциального противника. Или когда он не знает наших планов и нервничает, так?

— Ну да.

— А если б он знал наши планы, а мы знали бы его? Мы внезапно избавились бы от риска, как это раньше называлось, взаимно гарантированного уничтожения, зато получили бы взаимно гарантированное доверие. У США ведь не исключительно гнусные побуждения, правда? Мы не планируем стереть некое государство с лица земли. Но порой мы закулисно добиваемся желаемого. А если бы все были открыты и прямодушны, и иначе никак?

— Стало бы лучше?

Бейли широко улыбнулся:

— Хорошо. Согласен. — Он отставил чашку и опять сложил руки на коленях.

Мэй понимала, что излишне на него давить, но язык ее опередил:

— Вы что хотите сказать — все должны знать всё?

Бейли распахнул глаза, будто возрадовавшись, что она подвела его к вожделенной идее:

— Разумеется нет. Я хочу сказать, что все должны иметь право знать всё и располагать необходимым для этого инструментарием. На всезнание у нас нет времени, хотя это, конечно, жаль.

Он в задумчивости помолчал и снова повернулся к Мэй:

— Я так понял, тебе не понравилось быть подопытной на презентации «ЛюЛю»?

— Гас застал меня врасплох. Он меня не предупредил.

— Это единственная проблема?

— И портрет получился искаженным.

— Неточные сведения? Фактические ошибки?

— Не в том дело. Просто он был… мозаичный. И, видимо, поэтому казался неверным. Взяли куски меня и выдали за целое.

— Получилось неполно.

— Именно.

— Мэй, я очень рад, что ты так сказала. Как ты знаешь, сама «Сфера» стремится к полноте. Полнота, гармония «Сферы» — средоточие сферы наших интересов. — Он улыбнулся своему каламбуру. — Но ты ведь знаешь конечную цель полноты?

Мэй не знала.

— Наверное, — сказала она.

— Посмотри на наш логотип, — сказал он и указал на стенной монитор, где тотчас появился логотип. — «С» в центре распахнута, видишь? Это мучает меня который год. Это символ еще не решенной задачи — полноты. — «С» на экране замкнулась и стала объемной, полной сферой. — Видишь? — сказал Бейли. — Сфера — самая сильная стереометрическая фигура во вселенной. Ее ничто не одолеет, ее некуда улучшать, ибо нет ничего совершеннее. Вот чего мы добиваемся — совершенства. А любая информация, которая от нас ускользает, любые недоступные данные — препона на пути к совершенству. Понимаешь?

— Понимаю, — сказала Мэй, хотя и сомневалась в том, что поняла.

— Все это согласуется с другими нашими целями — сделать так, чтобы «Сфера» помогла обрести полноту каждому из нас и транслировать миру наши образы полностью. Все это тоже требует полноты информации. Мы хотим избавиться от понятного тебе ощущения, будто наш портрет искажен. Как в разбитом зеркале. Взгляни в разбитое зеркало, треснувшее или потерявшее куски, — что ты увидишь?

Мэй наконец разглядела логику. Любая оценка, любое суждение, любая картина, основанные на неполной информации, всегда будут ложны.

— Искаженное и разбитое отражение, — ответила она.

— Вот именно, — сказал Бейли. — А если зеркало целое?

— Мы увидим все.

— Зеркало ведь не врет, так?

— Само собой. Это же зеркало. Реальность.

— Но зеркало правдиво, только если цело. И, по-моему, тебе не понравилась презентация «ЛюЛю», потому что результаты вышли неполными.

— Допустим.

— Допустим?

— Ну, это правда, — сказала Мэй. Непонятно, зачем она вообще открыла рот, но слова сорвались с языка, не успела она их проглотить. — Но я все равно считаю, что есть вещи, которыми мы не захотим делиться. Может, их не так много. Но ведь все в одиночестве, в спальне делают такое, чего стыдятся.

— А почему они стыдятся?

— Ну, не обязательно стыдятся. Но такое, чем делиться неохота. Скажем, люди не поймут. Или иначе станут тебя воспринимать.

— Ну, в таких случаях рано или поздно происходит одно из двух. Во-первых, мы понимаем, что любое подобное поведение до того распространено и безвредно, что его незачем скрывать. Если его рассекретить, признать, что так делают все, оно больше не шокирует. Мы уходим от стыда и приходим к честности. Или, во-вторых, что еще лучше, мы, общество в целом, решаем, что такое поведение скорее недопустимо, и если все знают или могут узнать, кто так делает, оно тем самым предотвращается. Ты же сама говоришь — ты бы не украла, если б знала, что за тобой наблюдают.

— Ну да.

— Парень дальше по коридору будет смотреть порно на работе, зная, что на него тоже смотрят?

— Видимо, нет.

— Ну так проблема решена, да?

— Да. Наверное.