Сфера

Фрэнсис ей улыбнулся, не понимая, что творится, или делая вид. Мэй на запястье посыпались тысячи смайликов и сотни комментариев. Родители, которые жили в штатах, где программа «АУтенДети» еще не работала, подумывали переехать. Фрэнсиса сравнивали с Моисеем.

— А тем временем, — вступила Джеки, — наша команда работает над координацией всех учебных показателей — чтобы вся домашняя работа, чтение, посещаемость и оценки хранились в одной унифицированной базе данных. Осталось чуть-чуть. Не за горами тот день, когда мы получим всеобъемлющие данные обо всем, что успел выучить абитуриент к поступлению в колледж. Все прочитанные им слова, все слова, проверенные им по словарю, все подчеркнутые фразы, все написанные уравнения, все ответы и исправления. Можно больше не строить догадки о том, что знает студент и каковы его успехи.

Лента комментариев у Мэй на запястье проматывалась с бешеной скоростью. «Где они были 20 лет назад? — написал один зритель. — Мои ребятки поступили бы в Иель».

Вмешался Фрэнсис. Мэй представила, как он и Джеки все это репетировали, и ее замутило.

— Но великолепие и ослепительная простота вот в чем, — сказал он, улыбаясь Джеки почтительно, как профессионал профессионалу. — Все эти данные могут храниться на почти микроскопическом чипе, который сейчас используется сугубо ради безопасности. Но что, если посредством его мы будем отслеживать и местонахождение, и учебные показатели? Что, если на нем хранится все?

— Не бином Ньютона, — отметила Джеки.

— Надеюсь, родители тоже так решат. Семьям участников мы предоставляем постоянный доступ ко всему — местонахождению, оценкам, посещаемости. И хранится все это не в смартфоне, который ребенок может потерять. Все хранится в облаке и в самом ребенке — не теряется ничего и никогда.

— Само совершенство, — сказала Джеки.

— Надеюсь, — сказал Фрэнсис, вперив взгляд в носки ботинок, прячась за завесой ложной скромности; Мэй эту манеру наблюдала не раз. — И, как вам известно, — прибавил он, повернувшись к Мэй и обращаясь к ее зрителям, — в последнее время в «Сфере» много говорят о Полноте, и хотя даже мы, сфероиды, пока не понимаем, что это означает, у меня есть подозрение, что примерно такова Полнота и есть. Взаимосвязанность услуг и программ, которые друг от друга отделяет какой-то дюйм. Мы следим за безопасностью детей, мы следим за их успеваемостью. Мы просто переплетаем эти две нити — и наконец познаем ребенка целиком. Это и есть простота — а также, если позволите, полнота.

* * *

Мэй стояла посреди западного района кампуса, сама прекрасно понимая, что канителится, поджидая Энни. На часах 13:44, гораздо позже, чем предполагалось, и Мэй уже заподозрила, что ее пропустила. В два часа назначено у доктора Вильялобос, и это может затянуться, та ведь предупредила, что дело относительно серьезное — хотя и не в медицинском смысле, заверила она. Но мысли об Энни и докторе Вильялобос вытеснял Фрэнсис, вдруг опять, как это ни абсурдно, привлекательный.

Мэй понимала, что с ней сыграли простой фокус. Фрэнсис тощ, мышечный тонус равен нулю, слабое зрение, ярко выраженное преждевременное семяизвержение, но лишь потому, что в глазах Джеки читалась похоть, Мэй снова хотела остаться с Фрэнсисом наедине. Привести его к себе ночью. Это какой-то бред. Надо прочистить голову. Самое время, пожалуй, показать и обсудить новую скульптуру.

— Так, вот на это стоит посмотреть, — сказала Мэй. — Перед нами произведение известного китайского скульптора, у которого нередко случались конфликты с властями на родине. — В эту минуту Мэй, впрочем, не припоминала, как этого скульптора зовут. — И кстати, я хочу поблагодарить всех, кто послал грустные смайлики китайскому правительству в знак протеста против гонений на скульптора и ограничения интернет-свобод. Только из США мы направили более ста восьмидесяти миллионов грустных смайликов, и можно не сомневаться, что это подействует на китайский режим.

Мэй так и не вспомнила имени скульптора и предчувствовала, что это упущение вот-вот заметят. На запястье прилетело: «Имя-то назови?» И сообщили имя.

Она уставила объектив на скульптуру, и сфероиды, стоявшие на линии съемки, шагнули прочь.

— Нет-нет, стойте так, — сказала Мэй. — В самый раз, так понятнее размеры. Стойте, — сказала она, и они вернулись к скульптуре, подле которой смотрелись карликами.

Скульптура была четырнадцати футов высотой, из тонкого, совершенно прозрачного плексигласа. Раньше автор работал концептуально, однако на сей раз безусловно выступил предметно: гигантская, с автомобиль, рука тянулась из большого прямоугольника — или, может, навылет; зрители обычно трактовали прямоугольник как монитор.

Скульптура называлась «Пробиться насквозь ради блага человечества», и критики не замедлили отметить ее серьезность, для типичной манеры скульптора аномальную, — обыкновенно он высказывался в мрачном сардоническом ключе, насмехаясь над пробуждением Китая и его самодовольством, сопряженным с этим новым рождением.