Сфагнум

— Я в религиозных вопросах не очень, — признался Хомяк. — А если, скажем, к попу явиться? Денег ему дать — все, что у нас есть дать — чтобы поколдовал? Поп же важный, у него вон церковь целая, «Мерседес», крест из рыжья. Он явно пизду эту с Октябрьского переколдует.

— Ты неверно себе представляешь расклад, — Шульга посмотрел на него с жалостью. Он не мог поверить, что существуют люди, которые до такой степени искаженно понимают духовные вопросы. — Поп он на после смерти нужен. Он что сейчас — не решает. Вот если будешь в церковь ходить, попов слушать, петь им там, как они просят, тогда после того, как дуба дашь — весь в ништяках окажешься. Все у тебя будет, как в церкви: золото, пахнет нормально, свечки. А чтоб мертвяка поднять или экстрасенса обезвредить — это мимо. Тут Кашпировский нужен. Но он в Америке. Брэда Питта от недержания мочи лечит. Нам бы лучше вот что. Нам бы план надо сообразить. Новый. Если бы рядом был Серый, Хомяк начал бы ныть о том, что все планы Шульги проваливаются, они бы поспорили, выясняя, кто из троицы более умный, в споре бы родилась идея, и в результате троица получила бы надежду. Но Серого рядом не было. Поэтому Хомяк выдавил:

— Не, Шуля. Ты не обижайся. Но это — без меня.

— Как без тебя? — без большого удивления переспросил Шульга.

— Сливаюсь я, короче.

— Как сливаешься?

— Съебываю отсюда. Нычку найду и ко дну. Зашкерюсь года на два. Пока искать не перестанут.

— Найдут.

— Не найдут.

— Эти — найдут.

— Да не найдут, Шуля! Один раз замоскворецкие полгода землю рыли — не нашли. Пока сам не сдался — не нашли. А хули? Деды наши — партизаны! Ховаться умеем!

— Хомяк. Вдвоем мы — сила. Вдвоем деньги добудем. А порознь — только ховаться. И все равно найдут, — Шульга уговаривал его без особого энтузиазма.

— Место здесь проклятое, — продолжил Хомяк. — Ты ж видишь. Русалки, колдуны, колтуны, ну его на хуй! Серого потеряли. Останемся — оба загнемся.

— Ты погоди, Хома. Наладится еще все.

— Не наладится, — уверенно сказал Хомяк. — Без Серого мы не бригада. А так — шпаница.

Шульга произнес задумчиво:

— А я, наверное, к колдуну вернусь. Упаду в ноги. Попрошу, чтобы повторил. Чтобы сам сходил, в конце концов, если по второму разу мне — никак, — он посмотрел на Хомяка. — Айда со мной. А?

— Нет, Шульга. Без меня. Шульга встал с лавки.

— Тогда пока, Хомяк.

— Тогда пока, Шульга.

Хомяк заскочил в дом, наскоро переоделся, взял спортивную сумку с надписью «Мукачево», бросил полный тоски взгляд на майку с олимпийскими кольцами, в которой, как он верил, мог ходить когда-то Путин, коротко кивнул приятелю, на которого эта майка была одета, и шагнул за калитку. Шульга проводил его взглядом.

— Стой! — крикнул он.

Подошел к Хомяку и порывисто приобнял его, похлопав по спине. Хомяк, опешивший от такого неожиданного проявления не существовавшей никогда между ними дружбы, похлопал одной рукой по плечу Шульги и поправил сумку, неожиданно тяжело, с металлическим звяком, ударившую того под ребра.

— Что у тебя там? — спросил Шульга удивленно.

— Да. Хлама всякого набрал. Ношу с собой, — отмахнулся Хомяк.

— Бывай, братан, — сердечно произнес Шульга. — Надеюсь, увидимся!

— Мы еще наворуем рыжья мешок и сверху кучку! — впервые за все время искренне улыбнулся Хомяк. Он надеялся, что Шульга в душевном порыве снимет майку Путина и подарит ему. Но Шульга не снял и не подарил.

Глава 21

— Вот, зырь. Сюда зырь, на клешню! Видишь перстак, на безымяхе? Мне его в оршанском ИТК набили. Прямоугоха, залитая сплошняком. Догоняешь, что значит? Нет? Ходок не было? Говорю, не сидел ни разу? Ни разу не сидел? Во-во — видно. Нормальный вроде баклан, а майка в штаны заправлена. Ты хоть знаешь, кто майку в штаны заправляет? А? Не знаешь? Колхозники! Ты б еще мобилу на шнурке на шею повесил. Фраерок, блядь! Это потому, что не сидел ни разу. У нас в нашем эсэсэсэре для мужиков две школы жизни. Там, на Западе, — колледжи-хуйоледжи, обсерватории и Монсеррат Кабалье. А у нас с тобой школы жизни две: зона и армия. Если бобер не сидел, ему в армии обычно мозг вставляют. А если бобер и не сидел, и в армию не попал, то вообще пиздец. Мы ж не на Западе! Это там — альтернативная служба, гражданское общество. А у нас если ты и нары не парил, и автомат не таскал, значит ты кто? Не мужик! Понимаешь? Не мужик! Так вот. Перстак. Про перстак я говорю. Ты не бойся, чего трясешься? Я ж за жизнь с тобой поговорить сел. Я б если хотел, я бы уже ебнул. Фиолетовая площадка на перстне означает, что я отбыл наказание от звонка до звонка. Понимаешь, что это значит? Нет? УДО не было. Рубишь, что такое УДО? УДО или «выхлоп» — это когда ведешь себя, как пионэр, зону подметаешь, мусорам улыбаешься. Тебя по УДО, условно-досрочке выпускают. Не, ну ты вообще как с луны упал. Феню не ботишь, мастей не читаешь. Тебя как вообще зовут?

— Маторышын.

— Что за имя?

— Ну, миня так усе знаюць.

— Откуда сам?

— С Барбарова. Трыццаць киламетрау ад Глуска. На Казаэсе работаю.

— Так зовут тебя как?

— Миша. Миша Маторышын.

— А чего говоришь, как колхозник? Что, сложно нормально говорить?

— У нас усе так гаварат.