Сэвилл

— Мне очень грустно, что все так получилось, — сказала она.

— Тут ведь ничего поделать нельзя, — сказал он.

— Да, — сказала она и добавила. — Только раньше я бы этому не поверила.

— Если ты пойдешь сейчас, то как раз успеешь на автобус, — сказал он.

Она поднялась с бревна.

Они пошли между деревьями, держась в нескольких шагах друг от друга.

— Ты писала Стэффорду из Франции? — спросил он.

— Да, — сказала она и добавила. — Только он написал мне первый.

— Наверно, мне следует написать ему, — сказал он.

— По-моему, — сказала она, — этого делать не нужно. — И добавила. — Он не хотел даже, чтобы я сегодня поехала сюда.

— Но почему? — сказал он.

Они вышли на опушку. Тропа вела мимо озера к высокой живой изгороди у шоссе, ведущего в поселок.

— Он думал, что я могу изменить свое решение. То есть если снова с тобой увижусь.

— Он тебя плохо знает, — сказал он.

— Да, возможно.

— А твоим родителям это известно?

— Да, — сказала она. — Наверное. Они просили передать, чтобы ты заезжал. Они всегда будут тебе рады.

Он пошел вперед и раздвинул ветки, чтобы ей легче было пролезть.

— Наверно, мне не стоило приезжать, — сказала она.

— Нет, — сказал он. — Хорошо, что ты приехала.

Они медленно шли через поселок.

— Все это выглядит как-то странно — теперь, когда ты больше не будешь сюда приезжать. — Он обвел рукой улицу. — Словно лишилось души.

— Все-таки мне лучше было написать, — сказала она.

— Нет, — сказал он. — Я бы не вынес, если бы ты не приехала.

Он стоял с ней на остановке. Она смотрела на его лицо. Когда наконец подошел автобус, он помог ей сесть и пошел к углу, но в последнюю минуту обернулся и увидел, что автобус тронулся. Среди лиц за стеклами он не различил ее лица, но все равно помахал вслед и остался стоять в надежде увидеть, как она идет назад по шоссе, спрыгнув с автобуса на следующей остановке.

Но на шоссе никто не появлялся, и, прождав некоторое время на углу, он пошел домой. На кухне была мать и оба брата. Стол был накрыт — вокруг вазы с цветами стояли тарелки и чашки. Два стула ждали Маргарет и его.

Он поднялся к себе в комнату.

Через несколько минут вошла мать. Она держала в руках чашку — ту самую, которую он принес после обеда ей.

Она остановилась в дверях узкой комнатушки, слепо глядя на кровать, на него.

— Она больше приезжать не будет? — спросила она.

— Нет, — сказал он.

— Не надо, голубчик, — сказала она. — Не плачь.

— Я же ее люблю, — сказал он.

— Свет на ней клином не сошелся, голубчик, — сказала она. — Это просто кажется, будто полюбить можно только одного кого-то.

— Не знаю, — сказал он и добавил. — Для меня это так. И любить я буду всегда только ее одну.

— Нет, голубчик, — сказала она, поставила чашку на пол и присела на край кровати.

Снизу донеслись крики ссорящихся братьев.

— Дня через два все пройдет, — сказала мать. — Только думай о будущем и ни о чем другом.

— Да, — сказал он.

— Вот увидишь, милый, время лечит все раны, — сказала она.

— Да, — сказал он еще раз и прикрыл глаза ладонью.

— Что-нибудь еще тебе принести? — спросила она.

— Нет. — Он отвернулся к стене.

— Ну, тогда я пойду разберусь с ними, — сказала она и встала с кровати. Дверь закрылась.

Он лежал лицом к стене, съежившись на узкой кровати, прижав руки к груди.

Снизу сквозь пол донесся голос матери.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

25

Школа была расположена на краю одного из соседних поселков — большое одноэтажное здание из красного кирпича с высокими окнами в металлических рамах и зелеными дверями. С трех сторон к нему примыкала площадка для игр, а неширокий газон перед фасадом отделял его от шоссе. Прямо перед окнами директора была клумба в форме ромба.

Позади школы вересковая пустошь тянулась до гребня холма, где виднелся ряд низких блокированных домиков. Ниже школы в глубокой ложбине, также обрамленной блокированными домами, была шахта с тремя большими копрами.

Мистер Коркоран, директор, невысокий коренастый человек с коротко подстриженными волосами и массивным лбом, в первое же утро пригласил Колина к себе в кабинет и сказал:

— Мы здесь поэзии не обучаем. А только простому практическому языку. Поэзией пусть сами занимаются. Мы, так сказать, обеспечиваем их орудиями, а остальное решают их склонности. Мы, если вам угодно, то, чем кузница была для шахты: инструменты они получают от нас, но уголь добывать должны сами.

Собственного класса ему не дали. В списке учителей он значился «подменяющим» и шел то в один класс, то в другой, куда его посылали, — чаще всего в самые слабые. Эта школа была совсем не похожа на школу короля Эдуарда.

Мальчики напоминали ему Батти и Стрингера, девочки были послушнее, хотя иногда огрызались, как те, за которыми они с Блетчли когда-то ходили в Парке. То, что он им объяснял, их не интересовало — ни мальчиков, ни девочек; со скучающим видом, развалившись на парте, они покорно списывали слова, которые не понимали и не могли даже правильно прочесть.