Северный Удел

Кое-как высвободив левую руку, я с трудом выполз из-под тяжелого, навалившегося на меня тела. Здоровый же детина. Нет, чтоб упасть в сторону.

Ногу — раз, ногу — два.

«Пустокровник», словно отчаявшись меня задержать, мягко опрокинулся на спину, подставив свечам угрюмое лицо. Мертвый: низкая кровь проступила дохлыми жилками.

А второй?

Я повернул голову.

Второй лежал рядом с государем-императором, по-свойски забросив ему руку на плечо. Тоже мертвый.

Нет, подумал я, черный росчерк мне не привиделся. Он был. Он пришел…

Я вывалился из зала, зацепив рукой ремень беспечно валяющегося карабина.

— Господин полковник.

Огюм Терст не ответил мне.

Он сидел на стуле, упираясь желтоватой щекой в плечо. В месте ранения сюртук напитался кровью. Пепельные жилки укорачивались, распадаясь.

— Господин полковник.

Я опустился рядом с ним на пол.

Что я мог сказать мертвецу? Господин цехинский божок, вы побили рекорд по пребыванию на той стороне. Господин Терст, даже на грани смерти вы выждали момент и спасли меня и, возможно, государя-императора, оставив удар напоследок. Господин учитель, я благодарен вам и буду помнить вашу науку. Простите за «Фатр-Рашди», наставленный вам в лицо.

Наверное, он бы улыбнулся моим словам.

И непременно покачал бритой головой: «Долгое прощание, Бастель, это слабость. Привязанность, черные мысли, ошибки…»

— Простите, Огюм, — сказал я уже вслух и поднялся.

Ночь в окнах чуть-чуть посерела.

Два часа? Три? Сколько я был в беспамятстве?

Мимо сложенных рядком трупов, мимо сдвинутых столов, сквозь пляшущие тени я прошел к лестнице, спустился по ступенькам, усеянным древесными щепками и трухой, к парадным дверям. Всюду лежали куски панелей и досок, совсем недавно составлявшие нашу фамильную, старомодную мебель и оконные щиты.

Разгром. Разруха. Черные дыры окон.

Я передернул затвор на карабине.

Выломанные, пробитые телами створки. Широкое крыльцо со следами сажи в виде человеческих ступней под оставленной на перилах лампой.

Кто оставил? Шнуров? Мальцев?

Впереди догорали костры. У флигелей еще полыхало, а в центре уже лишь поплескивало редкими язычками. Багровым цветом наливались под ветром угли.

Я споткнулся о мертвого жандарма и чуть не упал.

Боль, злость, ненависть, слабость заставили меня зажмуриться и на мгновение поймать перила пальцами.

Бастель, мы вчистую проиграли.

Кровь и трупы. Всех, всех отняли у меня. Матушку и сестру. И Катарину. Все мертвы. Государь-император. Сагадеев. Штальброк. Терст. Тимаков. Мертвы.

Конец империи.

О, как бы мне хотелось сойти с ума. Сумасшедшие беззаботны и живут в том мире, в каком захотят. В моем мире все были бы живы и радовались. Не хотите ли чаю, Николай Федорович? Ах, Анна-Матильда, если с вашими пирожками…

Я стукнул костяшками пальцев в холодный камень.

И сморщился: больно. Что ж ты, Бастель, опять поветрие безволия? «Пока жив, делай, что должен» — сказал бы полковник.

Ну!

Я выпрямился и, вскинув карабин, одолел последние ступеньки. Скрипнул песок. Где ты, Шнуров?

Тихо. Ни лошадиного фырканья, ни скрипа кожи, ни дыхания.

Глаза ловили отсветы костров, слегка посветлела дорожка. Я осторожно переместился к балюстраде. Голая земля. Труп ребенка. Ямки. Тянет горелым.

Никого.

Я добрел до края дома, посмотрел на раскрытые северные ворота, на тоненько дымящие головешки, на сполохи от догорающей каретной и повернул обратно.

Нет Шнурова. Ушел. Куда только?

И Мальцев… Я видел его жилки, я знаю его хозяина. Такая оказалась тварь! А ведь я ни сном, ни духом…

Я скрипнул зубами и вернулся в дом.

Наверху, у бального зала, покачивалась, постанывая, невысокая фигура. Ходила, сбивая и топча свечи.

— Стой! — крикнул я, взяв ее на мушку.

Фигура замерла. Но ее тут же повело к стене, она воткнулась в нее плечом и со свистом втянула воздух. Дрожащие жилки потекли мне навстречу. Северная белесая кровь. Чуть-чуть изумрудных блесток.

Ночь Падения!

— Георгий, вы живы? — спросил я, заковыляв к фигуре.

— Жив, — кивнул Тимаков. — Мы победили?

Он сполз по стене на пол.

— Нет, мы проиграли, — я подал ему руку. — Поднимайтесь.

— То есть, все? — поглядел он на меня снизу вверх.

— Нет. У нас много работы.

— Это х… хорошо, — капитан закашлялся. — Меня тут слегка придушили, ноги что-то подкашиваются.

— Ничего.

Я приобнял Тимакова, и мы вместе зашли в зал.

Государь-император так и не пошевелился за время моего отсутствия. Разломанные стулья, два мертвых «пустокровника», содранные гардины.

Ширмы.

— Погодите, Георгий.

Я опустил Тимакова на один из стульев и двинулся к возвышению.

Одеяла, опрокинутый стол, множество битой и погнутой посуды, остатки еды. Шляпка с цветами. Та, что была у Катарины.

Я выцепил ее пальцами из-под битого кувшина, отряхнул, провел ладонью по головкам цветов. На коже остался мокрый красный след.

Вино.

Диана Зоэль за ширмой изображала беспамятство. Несколько витков веревки прижимали ее к спинке стула.

— Вас не убили, не притворяйтесь, — сказал я.

Ресницы шпионки едва заметно дрогнули. На запястье заведенной за спину руки на мгновение проступила косточка.

— Я не знаю, что с вами делать, — признался я.

— Убить, наверное, — сказала Диана, открыв глаза.