Северный Удел

Фехтель. Что-то слышал о нем, но, видимо, совершенно мельком, не касательно к делам, которые вел когда-то. Здесь придется лично…

Ганаван я не любил.

Слишком помпезно, слишком широко, арки и колонны, площади и проспекты. И толпы народу. А на задах — грязь и вонь съемных домов и убогость бараков. Конечно, почти в любом городе так, но в Ганаване, такое ощущение, это выпячено напоказ.

Так, от дознавателя Каратыгина.

Я взял письмо, по-простому опечатанное сургучом полицейской части, сломал печать, развернул. Увы, Каратыгину до Йожефа Чички в смысле каллиграфии и правописания было далеко. Но предмет он знал твердо.

«Господин полнамочный следователь по особым делам, — писал он. — Исполняя ваше указание по апознанию трупов и розыску „козырей“, напавших на здание морга больницы Керна В.П., докладываю.

Опознаны трупы: Сметанникова Афанасия Якуба, тридцати трех лет, прозвище „Блондин“, Хаменики Самуила, сорока семи лет, прозвище „Барон“, Цымбанова Алексея Петровича, двадцати пяти лет, прозвище „Цымба“ и Жансолоева Мамбека, сорока лет, прозвище „Санжак“.

Все „козыри“ вольные, трое сидели вместе в Тукушанском остроге, „Блондин“ два года назад состоял в товарищстве Сиваря-Якоря, но, по сведениям агентуры, с полгода как из него вышел, недовольный своей долей. Сметанников и Цымбанов проживали на Ткацкой слободе, делили одну комнату, Жансалоева ютил брат. Место жительства Хаменики выяснить не удалось, по слухам, жил в таборе за Большими Канавами.

Вместе их не видели, кроме одного раза в трактире чухонца Ваартенса, в аккурат за день перед нападением на морг. По расспросам был с ними еще „козырь“ по прозвищу „Трегуб“, „козырь“ важный и уважаемый (щас разыскивается), богатый и на мелочь не льстящийся, а также некто вида военнаго, с южным загаром, но подробного описания сей личности добыть не удалось.

Среди „козырных“ товарищств известно, что Трегуб получил щедрый аванс за изъятие мертвеца из морга, наблюдали его и в пролетке после нападения, но далее он как в воду канул, хотя и нумер в гостинице за ним неоплаченный имеется, и вещи его, не из дешевых, остались на месте, как то: часы золотые фирмы „Поляр“, трость с серебряным набалдашником, сюртук от мадам Келон аж в тридцать рублей ценою.

По собственному разумению мною были посланы по моргам и окружным погостам люди на предмет неопознанных мертвецов, так как посчитал я, что и от Трегуба заказчик мог избавится. Три трупа было выявлено, но двое оказались утопшими рыбаками соседней губернии, а третий по описанию под Трегуба не подошел.

Военнаго с южным загаром никто среди „козырных“, а также опрошенных трактирных не узнал. Где останавливался и куда пропал выяснить не представляется вазможным.

Домыслы: Трегуб, как связи имеющий, мог через трактирных и прочих объявить набор „козырей“. Вольные, думается, и дешевле, и перед товарищствами ответ держать не нужно. Военный же, видимо, выступал от заказчика и был в некотором роде банкиром и надзирателем всего предприятия. За сим же более информации не имею, ваш Каратыгин П.Ф.»

М-да.

Я покусал ноготь. Ерунду отписал незнакомый брат Каратыгин. Размотал до Трегуба, так Трегуб и светил вовсю, все его видели, всем он на глаз лег. А потом канул. Но вот военный…

В отставке или служит? Каких войск? Какой крови? Южный загар — не ассамейский ли? И что значит: «не представляется вазможным»? По воздуху прилетал, по воздуху улетал? Гуафр!

Я в раздражении смял письмо.

Потом подумал, расправил, разгладил. Сколько там у этого Каратыгина было времени? Два дня, три? Хорошо хоть Трегуба выудил. По такой стрельбе, пусть и на окраине города, «козыри» наверняка все попрятались, «заглохли» в лежках. Да и сам Каратыгин, наверное, понимает, что бесполезными новостями потчует. Ладно.

Письмо от Шептуновых пахло туалетной водой, они витиевато справлялись о моем здоровье, звали в гости, бомбардировали слухами и выспрашивали, где теперь безопасней отдыхать, и на какие воды им лучше ехать. При этом всецело доверяли моему мнению.

Губернатор Тильзен в десяти сухих строчках обещал помощь и содействие, надеялся, что мы нашли общий язык с Николаем Федоровичем, и сокрушался по поводу губернской казны, которая не позволяет ему расширить штат полицейских.

Еще одно письмо, обнаружившееся под остальными и поэтому не замеченное мной ранее, лежало в уже взрезанном конверте. Послано оно было на имя Сагадеева, и обер-полицмейстер, видимо, посчитал нужным передать его мне для ознакомления вместе с остальной корреспонденцией. Три плотных листка, несколько раз переписанные, поскольку были без помарок, имели трехнедельную давность.

Отчитывался полицмейстер города Жукоева.

Город, насколько я помнил, стоял в стороне от больших дорог, в десяти верстах от Южного тракта, и знаменит ничем не был. Тихий городок, кожевенная, кажется, мануфактура, торжище, за год одно убийство, не более.