Северный Удел

Диана кинулась на одного из жандармов, но сопротивление ее было недолгим. В результате волосы растрепались, коротенький сюртучок потерял пуговицу, а щека расцвела красным от нечаянного удара жандармским плечом.

— Ритольди-то — ха-ха! — уже в Благодати вашей! — выкрикнула она.

— Еще слово, — подступил к ней я, — и я сделаю вас временно-немой.

— Капитан, эй, капитан, — обернулась Диана к Тимакову, — что ж ты не подстрелил-то красавчика? Тебе ж сказано было.

Грохнулся на пол и разлетелся на осколки один из глиняных человечков.

— Промахнулся, — бросил через плечо Тимаков и вышел из подвала вон.

Я запер шпионку в нише, Сагадеев оставил одного жандарма сторожем, а второго послал за одеялами и едой.

— Пусть приглядывают, — сказал он мне. — Мало ли.

— Не загипнотизирует?

— Без лент? Вряд ли, — Сагадеев пригладил мокрые усы. — Одно мне не дает покоя.

Мы вышли наружу.

— Господа, я в расположение, — сказал и откланялся чуткий к чужим разговорам Штальброк. — Служба.

— И что же? — спросил я Сагадеева, когда силуэт поручика, пригибаясь, растворился в пелене дождя.

Обер-полицмейстер подставил лицо каплям.

— Кажется мне, Бастель, что сдалась она нам нарочно.

Глава 18

Тимаков, сидя на балюстраде, пытался зажечь мокрую сигарету. Ничего у него, конечно, не получалось, но он шкрябал спичками о наждачный бок коробка с маниакальным упорством. Гражданское платье, все, до короткого раскроя было темным от влаги.

Я так и не решил еще, как к нему теперь относиться. Если бы слова про фонари были словами, вложенными Зоэль…

— Георгий, — позвал его Сагадеев.

Тимаков, соскочив, вышвырнул сигарету в кусты.

— Да, Николай Федорович.

— Пойдемте-ка со мной, — обер-полицмейстер подхватил его под руку. — Расскажете про ленту. Про до и после. И про самое оно. Только обстоятельно, с нюансами, с самыми такими незначительными финтифлюшками…

Дормез, видимо, откатили к каретной. На дорожках и лужайках было пусто. Небо слабо светлело, но дождь и не думал прекращаться, шипел, шелестел, ходил серыми пологами, превращая дальний пост у ворот в непонятное, с проблесками, шевеление.

Я присел на перила, как только что Тимаков.

Нарочно, закрутилось в голове. Почему нарочно? Потому что могла разобраться с вахмистром и вообще с погоней? Обездвижила б иглой…

Но причины?

Интересно. Если на меня охотятся с «пустой» кровью, то наверняка кто-то следит и здесь, народу понаехало — все гостевые домики заняты, плюс пехотинцы, плюс жандармы, если вспомнить серошинельника, горного инженера Шапиро, казначея Лобацкого, то никого нельзя исключать.

Хорошо. Я сбил каплю, набрякшую на носу. Если за мной следят, то шпионка тоже окажется в поле зрения. О Ритольди и так уже все и всё знают. Или догадываются. И получится, что уже не она будет искать Ордену союзника, союзник сам…

Я усмехнулся. Ловко.

Видимо, Зоэль своей наглостью, ловкостью, умом пыталась понравиться нашему врагу. Тот тоже умен и дерзок. И тоже, наверное, понимает, что шпионка, убившая «бешеного Грампа», не просто так сдалась властям. Пока мы ее допросим, пока из Ганавана выпишем эскорт, пока он придет.

А искать ее уже не надо.

Перехватив бутерброд в одной из гостиных, я поднялся к себе наверх. На низком столике у кровати ворохом лежали бумаги. Их прибавилось. Кроме пакета с документами и папки, переданных мне перед поездкой Сагадеевым, обнаружились несколько новых писем. Я мельком проглядел конверты — от Шептуновых, от Левернского губернатора Тильзена, от дознавателя второго участка Каратыгина, от аптекаря Ч.

Письмо Йожефа Чички было запечатано кровью, и поэтому я вскрыл его первым. Мой старый приятель пустую информацию шифровать бы не стал.

Лист раскрылся, предъявляя бегущие по бумаге малочитаемые каракули. Секрет старый, но действенный. Я потянулся за иглой.

Легкий укол, капля крови расплывается по первым буквам, и они, как живые, начинают скакать вверх и вниз, разделяясь, выстраиваясь, обретая четкость. Твердый и аккуратный почерк Йожефа Чички проступает сквозь фальшивые строчки.

«Бастель! Я навел справки по твоему делу. Хотя, чую, зря сунулся. В Леверне никто об особенной крови не слышал, даже в тех кругах, в которых я когда-то вращался по твоей, юнга, просьбе. Но некий столичный провизор (закупающийся у меня кое-чем, имени даже не проси) обмолвился, что с полгода назад, может меньше, необычная склянка вроде бы гуляла по городу. Гуляла, конечно же, не в открытую и среди народа, потихоньку промышляющего рецептики да микстурки известной тебе направленности. Также, по его словам, имелись слухи об интересе в недавно открытом гематологическом университете, правда, быстро заглохшие. Но опять же наверняка тебе ничего не скажу. Та ли это склянка была? Занимались ли ею люди? Причастен ли к этому кто-то из студентов или преподавателей? Мне это не известно. Фамилию же назову одну: Иоганн Фехтель. Он химик и фармацевт, держит лавку у здания Попечительной комиссии, улица Императрицы Софии, дом пять, конечно же, Ганаван. Человек он вздорный, грубый, но тебе откроется, скажи ему только, что от меня».

Я отложил письмо.