Северный Удел

Хотя расшатать, конечно, можно. Но там ведь тоже не дураки. Спокойно это провернуть не дадут — атакуют.

— Георгий! — зашептал я. — Что у тебя?

— Тихо.

Тимаков махнул рукой, револьверный ствол поймал фонарный отблеск.

Покачивали лампами елки, шелестел осинник, где-то далеко впереди раздавалось лошадиное ржание. Из зарослей не слышалось не звука.

— Дурацкое положение, — прокомментировал нашу ситуацию Сагадеев. — В лес бежать глупо, оставаться здесь — тем более.

— Это точно.

Я достал «Фатр-Рашди». Хорошо, перед поездкой в саквояж не убрал. Покрутил барабан, одновременно, вторым планом, медленно связывая из жилок фигуры.

Сигнальный слой. Вязкая сеточка полукругом растянулась между зарослями и каретой.

Там, в реальности крови, в сером дымчатом сумраке между призраками деревьев жилки казались праздничной красно-белой мишурой.

Жалко, плести приходилось наскоро, развешивая в воздухе трепещущие нити.

Затем я взялся за Тимакова и Сагадеева, наращивая им панцири невидимой защиты, вылепляя из жилок шипы и крючья, накручивая жгуты и спирали.

Тимаков почувствовал, неуютно покрутил головой, повел плечами, словно панцирь ему жал, оглянулся.

Одними губами я произнес: «Так нужно». Он то ли увидел, то ли понял и так.

— Майтус.

— Да, господин, — кровник придвинулся ко мне, придерживая раненую руку.

— Ползи от кареты в лес.

Майтус вскинулся, пальцами поймав меня за запястье с «Фатр-Рашди». Я чуть не выстрелил в него, дурака.

— Господин, не надо меня спасать, — зашептал он, дыша мне в лицо. — Я с вами останусь. Я и левой могу…

— Дурак, — зашипел я. — Ползи. Не только себя, меня спасешь.

Кровник вперился в меня внимательным взглядом.

— Далеко?

— Метров тридцать. Только держи карету в поле зрения.

— Понял, — Майтус кивнул, всецело полагаясь на меня.

Оттолкнувшись от земли, он опрокинулся назад. Чекмень его мгновенно слился с подступающей тьмой. Прошуршала трава.

— Ты это… Может быть больно, — предупредил я кровника.

— Стерплю, — прошелестел его голос.

Красно-белая пуповина поволоклась за ним.

Я наворачивал на него витки жилок, я заряжал его силой и ловушками, я завязывал на него Тимакова и Сагадеева, и всю мишуру, что раскинул до этого, превращая его в себя.

Пусть кажется, что это я уползаю прочь.

Ощетинившийся кровью и готовый дорого продать свою жизнь.

Я уже знал, что последует дальше. Не понимал только, почему так долго?

Неужели убийцу с «пустой» кровью необходимо разогревать к бою? Наводить, как ищейку, на определенный запах?

Товар штучный, требует калибровки?

По казначею Лобацкому я бы этого не сказал. Впрочем, я не имею понятия, где и в каком состоянии Лобацкий находился до визита в «Персеполь».

Я взвел курок револьвера.

Майтус, в красно-белом облаке крови, грозном даже издалека, уползал в серый сумрак все дальше. А если отпустят?

— Николай Федорович.

Обер-полицмейстер встопорщил усы.

— Готов.

— Георгий…

Тимаков поднял ладонь.

Ну, мысленно сказал я тем, что сидели в засаде, что молчим?

И дождался.

— Эй, господарики, — поинтересовался все тот же веселый голос, — а сюрпризу хотите?

Через мгновение мой первый, сигнальный, заслон разметало сухой листвой.

Глава 11

Я почувствовал, как дернулся Майтус.

Я увидел кровью, как от боли исказилось его лицо. Потом он прикусил губу и отполз еще на метр, приминая темное облако куста.

На мгновение я пожалел его — он еще не знал, что ему предстоит вытерпеть. Но другого выхода у меня все равно не было.

Я скорчился на земле.

Огюм Терст учил меня: «У трупа — специфический рисунок крови. И цвет ее ни с чем не спутаешь — тлеющие угольки, красное с черным. Такие, знаешь, медленно гаснущие, постепенно выцветающие угольки. А потом все подергивается пеплом».

Быть трупом — это как не дышать.

Прятать свой окрас, втягивать жилки внутрь, оставляя снаружи лишь распадающиеся мертвячьи столбики.

Быть трупом я мог около пяти минут.

Рекорд составлял семь минут восемнадцать секунд. Огюм Терст тыкал меня носом в этот рекорд каждый раз, когда считал, что я недостаточно стараюсь.

Заросли выпустили семерых.

Трое вышли на Тимакова, трое — на Сагадеева. Один — по мою душу.

Через Майтуса я видел, как шестеро расходятся, огибая карету с разных концов, уже вполне видимые, низкой крови разбойники-ватажники. Все, как на подбор, бородатые, в мохнатых безрукавках да полукафтаньях. Штуцера, ножи, у одного — древний пистоль.

«Сюрприз»-одиночка был в короткой пехотной шинели.

Вроде бы и со всеми, но тем не менее отдельно.

Худой, дерганый, с кривой улыбкой, застывшей на сером лице. Достаточно высокий. Для него кареты словно и не существовало — он проломился сквозь нее, выдергивая дверцы и заставляя подскакивать укрепленный на крыше багаж.

Ни Тимаков, ни Сагадеев ему были не нужны, он оставил их, походя скованных, для своих низкокровных подельников. Я, как труп, удостоился лишь беглого интереса — мертвый, и Благодать с ним. Из зарослей видели, как кучер свалился, сраженный выстрелом.

А вот Майтус…