Северный Удел

— Мы об Огюсте Юлии Грампе Ритольди, Палаче Полонии, — сказал я.

— У вас что-то есть на него, — произнес Сагадеев, переводя взгляд с меня на капитана и обратно.

— Мы знаем, он ваш друг… — начал Тимаков.

— Он меня спас! — рыкнул Сагадеев. — Я ему всем… Когда нас гнали из Астурии, как крыс, с дрекольем, всякое…

Он махнул рукой.

— Он, похоже, был в больнице Керна, — тихо сказал Тимаков. — Голем, который ожил у морга… им должен был кто-то руководить.

— Да нет. Зачем Огюсту… — обер-полицмейстер неуверенно рассмеялся. — Он же ярый поборник существующего порядка. У него даже манифест некий вышел. «О несмешении». Не слышали? Очень нетривиальный взгляд… Конечно, он требовал от государя-императора большей жесткости в обращении с либеральными…

Он, помрачнев, умолк.

— Ритольди мог пойти на такое? — спросил я.

— Против высших семей? — Сагадеев тяжело расставил ноги и наклонился к нам. — Мог. Но не в том смысле. Уж он бы провернул комбинацию — все улики указали бы на подставное лицо. И в первом убийстве, и во втором. И с вами, Бастель.

Тимаков зачем-то сунулся под шторку, долго смотрел на проносящийся мимо лес.

Поскрипывали рессоры. Сзади то накатывал, то отдалялся конский топот. Впереди нукал и пощелкивал вожжами Майтус.

— И все же…

— Не верю, — твердо сказал Сагадеев. — Просто не верю. Зная Огюста, вы бы тоже не поверили. Хотя, конечно, после Полонии случился разлад.

— У кого? — выглянул из-под шторки Тимаков.

Обер-полицмейстер усмехнулся.

— У государя с Огюстом. Был совет семей. Огюст ратовал за военную операцию в Астурии и Пруссии. Хотел немедленно отбить потерянные земли. Но его не поддержали. Штольцы, Иващины и Гебризы были против. Поляковы и ваш отец, Бастель, воздержались. Огюст очень надеялся на последнее слово императора. Император сказал: «Нет». Тогда Огюст сказал, что высокая кровь, наверное, действительно выдохлась. Император вспыхнул. Ну и наговорили затем друг другу… все и всем…

— Это мотив, — сказал я.

— Не смешите. Сторонник усиления власти вдруг эту самую власть подрывает?

— Но если у морга был он…

Наверное, мне помог травяной настой.

И еще то, что я распустил настороженные жилки, и они реяли над каретой, от самых лошадиных морд до багажного отделения.

Укол чужой крови был короток — только опознать.

А в следующее мгновение я уже бил ногой в каретную дверцу, одной рукой сдергивая с сиденья Сагадеева, а другой опрокидывая на себя Тимакова.

Залп из штуцеров опоздал.

Он слился с треском упавшего перед каретой дерева, звоном стекла, испуганным всхрапом лошадей, криком кровника и выдохом обер-полицмейстера: «Бастель!».

Я успел увидеть дыры, появляющиеся в стенке кареты, подскочивший кофр, шторку, взметнувшуюся будто по собственной воле, а потом вывалился наружу, в вечер, и через Сагадеева перекатился в сторону, к каретному колесу.

Сквозь спицы темнел лес.

Рядом упал Майтус, взлохмаченный, с окровавленной щекой и плечом, намокающим красным.

— Засада, господин!

— Что? — Сагадеев зашевелился в траве. — Какая, ради крови, засада?

Будто в ответ штуцеры из зарослей дали еще один залп.

Полетели щепки. Что-то дзонкнуло. Шальная пуля звонко вошла в осинку за моей спиной. Освещенная фонарями карета была отличной мишенью.

— Нас здесь перестреляют, — подполз ко мне, белея лицом, Тимаков.

— Предлагаешь в лес? Чтоб нас как куропаток?

— А есть иной выход?

Темно-синее небо проглядывало сквозь кроны рваными лоскутами. Одинокая яркая звездочка помаргивала над верхушкой высокой елки.

Глаза привыкли к мгле.

Я попытался разглядеть в зарослях фигуры стрелков. По вспышкам выстрелов там пряталось человек шесть-семь.

Чего ждут?

Серым призраком проскакала мимо лошадь без седока.

— Господарики! — заорали из засады. — Как вы там? Живы еще?

— Живы! — крикнул Тимаков.

Штуцера ударили снова.

Фонтанчик земли взвился справа. Сагадеев, путаясь в рукавах, выворачивался из приметной светлой шинели.

— Надо было больше охраны… — шипел он. — Десяток, а то и два…

Я обернулся к Майтусу:

— Как ты, кровник?

Майтус скривился.

— Не шевелись, — я прижал ладонь к его плечу.

Кровь была моя, чувствовалась, как будто во мне текла. Один стук сердца, два — кровотечение остановилось, свинцовый катышек, увязнувший в сплетении мышц, двинулся наружу.

Я стиснул рукав.

Катышек с суровицей вывалился сквозь дыру.

— Все.

Майтус покивал, скалясь.

— Где, мать их, охрана? — ругался Сагадеев. — Четверо ж было.

— Георгий, следишь? — спросил я Тимакова.

— Слежу.

Капитан отполз от кареты в сторону бугристой тени. Похоже, там лежал блезан, один из тех, по которым сокрушался обер-полицмейстер.

— Господарики! — вновь зазвучал задорный голос. — Че затаились?

— Ты, милый, не попутал, в кого стреляешь? — крикнул я.

— Не-а, господарик, мы с понятием.

С понятием, значит.

Похоже, и не пугает их совсем это понятие. Будто не высшую кровь, а водицу лить собираются. Нашлись же такие!

Минуты три уже я щупал жилками пространство за каретой и мог разглядеть лишь наглухо закрытую область.

А это значило, что засаду поддерживает кто-то сильный. Видимо, убийцы сделали выводы по моргу, когда я поднял «козыря» Цымбу. Теперь и пытаться нечего.