Северный Удел

Я прикрыл глаза.

— Майтус, расплатись. Первому — копейку, остальным — по полушке.

— Как скажете.

Зазвенела, забрякала медь.

Шлепки босых ног, кряхтение кровника, нехотя расстающегося с монетами, голоса мальчишек: «Спасибо, господин», «Благодарствуйте, господин» — все отдалилось, сделалось едва различимым.

Леверн в четыре улицы, увиденный детскими глазами, распахнулся во мне, сверкая солнцем.

Плыли кареты, черным лаковым задником маячил впереди шарабан, на нем покачивались две фигуры — в бешмете и в мундире, а вокруг шли навстречу или в ту же сторону лоточники и мешочники, праздно одетые горожане, крестьяне, торговцы, дамы и господа, гимназисты, продавцы сигар и леденцов, полицейские, военные, мелькали «козырные» картузы, клетчатые фанфаронские штаны, сюртуки и рубахи, катились прогулочные коляски и утыканные зонтиками ландо.

На Серебряной и Гуляй-рядах за шарабаном отчетливо держался один и тот же человек. Он следовал в отдалении, забирая к стенам или столам, но не выпускал повозку из поля зрения.

Человек был рослый, в неприметном засаленном кафтане и штанах.

Лицо его, на мгновение отразившееся в витрине посудной лавки, простодушное и словно бы сонное, я узнал сразу.

Гиллигут. Увалень с постоялого двора.

Глава 9

Интересно, подумал я, он-то здесь каким боком?

Может, конечно, его появление и случайно, но вкупе с подкинутым мне яйцом…

Так, это надо будет прояснить.

Я открыл глаза. В нумере не было ни Майтуса, ни мальчишек. Но вот-вот должен был подойти Тимаков. А там и господин обер-полицмейстер не замедлит…

И домой, домой!

Я потер лицо ладонями.

Как же все запутано. Ну какой крови тут еще Гиллигут?

— Эй! — я повернул голову к креслу. — Выходи давай. Никого нет.

Восковой человечек выглянул из-за ножки-завитка, огляделся и рванул к бюро. Внутри него чернела горошина вложенной крови.

Я опустил ладонь.

— Забирайся.

Человечек подтянулся на маленьких ручках.

Он стал покруглей лицом, зернышки пшена обозначили глаза, а отпечаток ногтя — рот. Господин начальник Тайной Службы Его Величества любил добавлять созданиям индивидуальные черты.

То ли слабость была такая, то ли это помогало ему сосредоточиться.

Я переместил человечка на столешницу бюро. Он покорно улегся между стаканом и листами бумаги.

Я провел над ним рукой.

Легкое покалывание кожи — и горошина крови толкнулась в тельце. Секунда — и она проступила сквозь воск.

Оставалось только окунуть в нее палец.

— Гессем Кольварн.

И буквы, буквы, буквы.

Основное послание было коротким. Огюм Терст, следуя минималистической традиции, уложился в два предложения.

«Продолжай, как условлено. Будь осторожен».

То есть, план не менялся. Несмотря, видимо, на известные моему начальству сложности, корректировать или предпринимать что-либо иное не было необходимости.

Я вздохнул.

С осторожностью, конечно, поздновато. Уже! Побит, напуган, императором благославлен, големом чуть не задавлен, «Фатр-Рашди» держу при себе.

Или это предостережение о будущем?

С начальника станется. В Ганаване сидит, далеко глядит. Ему бы второго человечка с отчетом послать. С Лобацким. Со штурмом морга. Купил Майтус воск или не купил?

Я переложил фигурку на бумагу и безжалостно ее смял. Отработала свое. Не первая. Не последняя.

В приложении к основному посланию кровь содержала дело об убийстве Штольца. Скорее всего, Огюм Терст специально начитывал его перед тем, как уколоть себе палец. Текст получился четкий, еще и с акцентами на наиболее важных местах.

Я собрал саквояж, стянул с себя грязную сорочку, а из чемодана под кроватью достал сорочку новую. Обтерся гостинничным рушником.

Строчки тем временем всплывали в голове.

«Установлено: время убийства около трех пополудни. Обычно от двух тридцати до трех тридцати Меровио Штольц, несмотря на возраст, занимался почтой и деловыми бумагами. Секретарь Громатов непременно находился при нем. Изредка приглашался кто-нибудь из семьи или назначалась встреча кому-либо из интересных Штольцу людей.

Ничего необычного в поведении Штольца домашними замечено не было.

Установлено: Тимофей Громатов появился в усадьбе с опозданием (не к десяти, а в двенадцать тридцать), был молчалив, неразговорчив, даже хмур.

На замечание об опоздании сказал, что неважно себя чувствовал. Почти сразу прошел к старику, который в это время завтракал в окружении семьи.

Интересно: „закрытость“ Громатова по крови впоследствии (при осторожных распросах) была отмечена тремя людьми (управляющим Драновым, племянницей Штольца — Софьей и гостившим землевладельцем Карагиным), но не принята во внимание.

Среди молодых людей в последнее время распространилась мода „закрывать“ свою кровь, тем самым демонстрируя безразличие к действительному положению в обществе. Причем это студенческое поветрие подхватили и внизу, и вверху».