Северный Удел

Высокая фигура бесшумно поднялась с земли. Пятно лица. Безыскусное плетение жилок.

— А вы что здесь? — спросил я.

— На всякий случай.

Фигура приблизилась. Я угадал в ней нашего следопыта. Короткий ствол карабина выглянул из-за спины.

— Ждете кого-то? — спросил я.

— Скорее, опасаюсь.

— Чего же?

— Так. Женщины вашей. Кипит в ней все, а снаружи — сталь. Такие из всех веревки вьют. — Он помолчал и добавил: — Не совьют, так убьют.

— Вот и держитесь от нее подальше.

— Я-то что? Не подхожу даже.

Мы постояли, вглядываясь в темноту. Ни огонька, ни взблеска, но казалось, ночь шевелится и дышит, меняя оттенки, и какие-то громады незримо перетекают с места на место, приближаются, подбираются, окружая, шелестят травой.

— Тяжелые времена, — выдохнул жандарм.

— Как вас зовут?

— Оскольский, Лексей я.

— Знаете, Лексей, — щурясь во тьму, сказал я, — у меня был учитель. Он убит, остался там, в поместье. Но он говорил мне: «Во времена испытаний важно на совесть продолжать делать то, что ты должен делать. Потому что хаос — это когда люди, как корабли в бурю, теряют якоря. Стань для них таким якорем. И твои действия обязательно найдут последователей. Не гнись. Стой твердо. Сцепи зубы. И люди сплотятся вокруг тебя, потому что ты выступишь противовесом хаосу». Так вот, я собираюсь следовать его совету. Моя задача — найти убийц, и я постараюсь сделать ее хорошо. Какая бы Ночь Падения не стояла вокруг. Пока не умру. Я — Бастель Кольваро. Защитник.

Я развернулся и пошел обратно в дом.

— Оно-то так… — вздохнул за спиной Оскольский. — Только ж кораблей много, а якорей? Одним разве обойдешься?

Часам к трем смутные фигуры постовых, поскрипывая досками, заходили по коридору, затормошили спящих.

— Господин урядник, господин урядник, — громким шепотом позвал сунувшийся в постоялую половину отставник.

— Не ори.

Сахно, прилегший в закутке за стойкой, зашевелился, зашуршал одеждой. Стукнули сапоги.

— Кто здесь? — уловил он мое движение на лавке.

— Кольваро. Извините, не спится, — сказал я.

— А-а. Как вы насчет ополоснуться?

Вместе мы сходили к реке.

Я разделся до пояса и смыл с себя грязь последних дней. Вода была холодная. Заломило кисть, сломанную Лобацким в «Персеполе». То ли не срослась до конца, то ли обрела ненужную чувствительность.

Урядник бухнулся в реку в одних трусах и, фыркая, погреб против течения. Голова его, удаляясь, скакала черным поплавком по шершаво-серой поверхности воды. Двое жандармов вывели к мосту лошадей.

Ночь тихо выцвела. Над водой поплыла зеленоватая дымка. Бряцало ведро. Отсвет костра на заднем дворе поднялся над крышей.

— Хорошо.

Урядник выскочил на берег, запрыгал на одной ноге. Я скомкал сорочку и надел кое-как охлопанный мундир на голое тело.

Вернувшись в дом, мы застали Тимакова, выскребающего из котла остатки ужина. Горела свеча. Тень капитана наползала на ставень.

Я, присев на лавку, повернул к себе забытую урядником книгу. «Кровь и обещания. Сентиментальный роман». Первые же строчки заставили меня отодвинуть сочинение подальше. «Любите ли вы меня, Димитр? — спросила, наклонив хорошенькую головку Эльза…» Надо же, что урядники читают. Наверняка о несчастливой любви девушки низкой крови и повесы из высокой семьи. Популярный сюжет.

Как-то я тоже изображал повесу.

В маленьком городке, где однажды картечью подстрелили городского голову. Впрочем, дело прошлое.

— Господа, — Зоэль легко спустилась по ступенькам к столу, — доброй ночи. Здесь есть где вымыть голову?

— Речка — в ста шагах, — сказал я.

— Не люблю, когда смотрят.

Тимаков гоготнул.

Зоэль зло стукнула костяшками пальцев о столешницу и выскочила наружу. Там уже, накормив, седлали лошадей.

— Ну что же… — урядник, приглаживая волосы, зацепился глазами за книжку, смущенно крякнул и, подобрав, затолкал ее за пазуху. — Я это… Пора?

— Да, давайте с благодатью, — кивнул я.

Тимаков выщелкнул револьверный барабан и крутнул его, проверяя патроны.

Небо на востоке слабо зеленело. Северные рассветы все начинаются с зелени, которая затем, рассыпаясь в стороны и темнея, трансформируется в цвет густой венозной крови.

Еще в темноте мы короткой рысью миновали мост.

Разбитая телегами дорога нырнула в лес. В дымке замелькали сосны — желто-серые стволы, косматые лапы. Зоэль, указав направление, молчала, Тимаков держался в аръергарде. Я жилками щупал воздух.

Оскольский, пустив лошадь в галоп, оторвался от нас и скрылся за поворотом. Приблизился урядник.

— Ловим живьем или как придется?

— Без разницы, — ответил я. — Но сначала надо бы догнать.

— Догоним, — уверенно заявил Сахно.

Через две версты открылась спящая деревенька на холме. Косые заборы, ветхие срубы, тонкие извивы печных труб и крытые дранкой крыши.

В одном из окон мелькнул белый овал лица.

Кровью я уловил еще пятерых в доме напротив, двоих — дальше по дороге, одного — в избе на отшибе. Не густо.

Наш отряд проскочил деревню насквозь, нырнул в низинку и разлетелся по широкому, заросшему вереском полю. Дорога делала крюк, огибая поле по широкой дуге. Мы срезали, правда, чуть не сорвались в обрывистый ручей.

Тем временем посветлело. Солнце обожгло верхушки далекого леса.