Северный крест

Изнеможенный, сндаемый скорбями, заточенный въ печаль, герой младой прислъ и возрыдалъ, истомленный мыслями такого рода. И былъ онъ вдали отъ нечестиваго дыханья неистовствующей въ своемъ безсиліи черни и жрецовъ пустословящихъ: жрецовъ божествъ земныхъ, служащихъ богу слпому. Былъ онъ вдали отъ сильныхъ міра сего, богатыхъ, знатныхъ, ибо и ихъ вянія были герою чистому непріемлемы: вянія съ припахомъ алканья лишняго злата и сребра, иміама и амброзіи, камней драгоцнныхъ, малыхъ и большихъ. Окинувъ зракомъ гордымъ пространства окрестныя, изрекъ:

– Надежда моя, казалося, во прахъ низложена; и мечта едва жива. Я не творилъ зла, не созидалъ боли: я чистъ, я чистъ, я чистъ. Но да буду я не чистъ во вки вковъ: для прислужниковъ божествъ слпыхъ и рабовъ, – я, скиталецъ, тронъ чей – небеса вечнолазурные, а не земля. Важнйшее дется вдали отъ суеты, въ тиши, и се – гряду тамо.

Темной и жестокой казалася М. критская жизнь. Уходилъ онъ прочь отъ смрадныхъ сихъ мстъ, но еще долго слышалъ онъ «Богиня-Мать, рождающая всхъ и вся, всхъ и вся пріемлющая въ лоно свое, заступница, отжени…помози…» да звуки ударовъ плетьми да палками; и невдньемъ слпымъ полнилося пространство. Всё словно просило его проснуться ото сна именемъ жизнь. Ежели онъ бы прислушался къ велнію тла, онъ бы бжалъ: въ лса, поля, къ морю, въ море, на гору, подъ гору. Но въ это время онъ по вол собственной дозволилъ себ впасть въ руц если не тла, то души: шелъ онъ куда глаза глядятъ: прочь отъ міра. Увидавши далече море, слпящую его близну, онъ вспомнилъ и, глядя на Востокъ, воскликнулъ:

– Тамъ, тамъ было еще хуже. Если здсь скотство, покорное и смирившееся (ибо сбросивъ цпи плоти, они не сбросили цпи духовныя: они возстали плотью на плоть, но духъ ихъ скованъ, какъ и прежде, ибо въ нихъ нтъ духа), то тамъ – адъ. Если здсь Жизнь претворилась въ торжище, то тамъ она помои огненные. О усталое многохраброе мое сердце, скоро, скоро вернешься ты въ землю обтованную: въ небесную обитель. О, нестерпимо, нестерпимо, Отче, всеведающій, неузрнный, неизглаголанный, яви, яви Свты всепронзающіе; ниспошли мн силу величайшую сообразно твоему величеству. Ибо нтъ силъ, нтъ силъ для вящаго.

Единственное, что удерживало М., съ позволенія сказать, здсь, былъ онъ самъ, его любовь не къ себ, но къ своему Я, первому изъ рожденныхъ Я на свт, самоуваженіе и нкоего рода любопытство, ничего общаго съ любопытствомъ базарной бабы не имющее: ему было важно для себя вдать: что возможетъ онъ содять, что ему по плечу, а что выше силъ его.

Стремительно шелъ онъ, ржа пространства окрестныя. Быстро добрался онъ до тхъ мстъ, съ коихъ можно наблюдать ширь морскую сверху. Но пло море: волнами: «Безъ-вре-ме-нье!». Словно въ теченіи времени не отражалась Вчность бол. Словно время боле не было влекомо судьбою – ни къ концу своему, ни къ началу. Словно лазурь стала отнын бездомною.

И глядлъ М. на гору; въ снжное убранство одянная на вершинахъ своихъ, была она слпительно-блою, яко Солнце; прорзали верхи ея облаки темные, иные черные; и были т облаки – какъ надгробья: прежняго міра; и слышенъ былъ далекій громъ. – И казалося М., что нын, нын уже началася брань межъ Добромъ и Зломъ, между горячо любимыми имъ Небесами и презрнною Землею. Чуялъ онъ сердцемъ дыханье надвигающагося; надвигающееся пылаетъ огнемъ, но огнь – огнь зорь: зорь новаго, небывалаго; но сіе новое, небывалое – кто знаетъ? – просверки, всполохи тамошняго. Но вскор ему думалось иное: «Едва ль она, сча, окончится, ибо всё по кругу незримому шло, идетъ и будетъ идти: и Время, и Судьба, злыя, крутятъ Колесо Бытія, и мрный его ходъ поглощаетъ всё – часъ за часомъ, день за днемъ, годъ за годомъ: безслдно годины ниспадаютъ въ рку забвенья, безслдно и мрно».

Мрно билися волны о брегъ, осіянный мрвшимъ Свтиломъ, пустынный, раскаленный, – да такъ, что аэры надъ нимъ словно метались въ огнедышащемъ удушь и мерцали подрагивая. М. подумалось, что Солнце, заливающее всё вокругъ, использовало море въ своихъ цляхъ, а Солнце – въ свою очередь – использовалось Нкимъ Безымяннымъ, отъ Коего всё, всё зависитъ, рабствуя непробудно, незакатно. Небеса, Свтило, ширь морская и брегъ – и ничего боле! – застилало очи, ихъ слпя: Вчность дольняя, и въ самомъ дл мрная отъ вка, взирала на М. Мрность прорзалъ суетливый, хаотическій летъ чаекъ и прочихъ птицъ прибрежныхъ, обогащая описанное словно измреньемъ новымъ.

Пыланье аэровъ принуждало не стоять на мст и – пасть въ лоно моря, въ лазурную нгу водъ, въ вчно-колеблемую пустыню, казавшуюся междумiрьемъ…Ему подумалось тогда: «Море – загробное царство, и нтъ здсь мнимо-живыхъ; пнье его – словно шопотъ горней моей любви». И се – стремглавъ несся онъ въ низины, ведущія къ брегу морскому, и палъ онъ въ плоть морскую. И услышалъ онъ пснь немстную, далекую – какъ Солнце, но вмст съ тмъ и близкую, могущую быть исполненной лишь однимъ человкомъ. И душа его дышала пснью, и стала душа пснею. И возликовалъ М. въ сердц своемъ. Втры билися о многомощную его плоть, но, біясь объ нее, ее не проницали. М. возгласилъ: