Северный крест

– Да ужъ лучше тамъ быти хоть кмъ, а не здсь: царицею селенія; только вотъ не наложницею, нтъ. Ахъ, какъ лпо-то тамъ, ахъ, какъ лпо: всё въ камняхъ, всюду злато, тишь, треножники…Влечетъ меня туда душенька моя, великолпіе несказанно манитъ – такъ и снится, и грезится день и ночь. А здсь, здсь – всё невыносимо. Бдность вперемшку съ нищетою. Не для того богини меня толикою красою надлили, не для того.

– Эка двка! Какъ будто одна ты Касату любишь: это жъ каждая двица о нёмъ мечтаетъ, а вотъ возьметъ себ мужа прислуживать, такъ сразу и забываетъ Касату. Смекаешь? Ты пойми: будь ты еще трижды краше, толку отъ того не будетъ: обычаи не перепрыгнешь: обычаи хранить должно: святы они. Я теб всё сказала, ты иди, иди.

И пошла Ира рыдаючи къ знахарк, дабы приворожить милаго ей Касато, жительствующаго въ много боле, нежели милъ онъ самъ, миломъ ей Дворц. Шла и сказывала: «Зелья выпью, мазью намажуся – охъ, приворожу я тебя, милый, ой, покорю сердечко твое алое! Чаю: снидетъ боль изъ сердца двичьяго!»

Долго шла, изрдка подбирая цвты, дабы погадать на нихъ: любитъ – не любитъ; чаще всего выходило «не любитъ»; и бросила она цвты и присла горючи: плакалась Ира – да такъ, что словно Міровой Скорби наконецъ-то опротивло гулять по блу-свту въ поискахъ пристанища, и пристанищемъ выбрала она не кого-нибудь, а первую критскую дву, заселившись безъ спроса въ сердце ея. Услышала Ира, что къ ней бжитъ нкто; неторопливо бросила взглядъ и увидала мчащагося къ ней Малого; то былъ нкій невзрачный, сутулый, съ вчно-щурящимися бгающими глазками, но вмст съ тмъ вчно-сонный, самаго обычнаго роста, моложавый юнецъ, изъ котораго словно сочилась несолидность и болзненность своего рода, съ дурною кожею и предлинною шеей (словно была она таковой, чтобы обладатель ея могъ сувать свой носъ куда не должно) – словомъ, походилъ онъ на большинство критскихъ юнцовъ, кроткихъ и радостно-печально-грустныхъ, что словно самою природою было направлено къ умноженью презрнья къ нимъ – со стороны природы, природнаго, ежели подъ этимъ понимать не зврей, но, скажемъ, двъ всхъ возрастовъ и половъ и прочихъ дольнихъ созданій. Однако обладалъ онъ одной небезынтересной чертою помимо не по-критски задумчиваго, отршеннаго выраженья лица: порою, возвращаясь съ дворцовой службы, видлась ему едва ль не въ каждомъ дерев, куст, травинк: критская вязь; іероглифы мерещились и во снахъ (тогда казалися они ему иной разъ зловщими, иной разъ – попросту злорчивыми, но иногда – посл сладострастныхъ ночныхъ мечтаній – злокозненными, злочестивыми, злотворными и зломудрыми; но въ миги сладострастныхъ его грезъ казалися они ему: доброгрудыми, добровыйными, добробедрыми, аки иныя критскія двы), и тогда онъ водилъ десницею по воздуху, словно тщась нчто записать. Порою просыпаясь ране положеннаго еще впотьмахъ чертилъ – не то сосредоточенно, не то самозабвенно – палочкой-стилусомъ нкія письмена на полувлажной глин, и остается лишь догадываться, каковъ былъ смыслъ таинственныхъ сихъ начертаній. – Очень ревностно служилъ польз отчизны, но служа ревностно, всё жъ не жилъ въ своей должности, ибо любилъ не её, а Иру. Съ презрніемъ Ира отвела отъ него взоры свои и очи содлала льдяно-равнодушными и устремленными къ небу. Малой первымъ началъ бесду:

– Ира-красавица грядетъ-то по полю, блдна, якъ Луна, да бла, якъ снга и льды Иды-горы. Здравствуй, милая, – добавилъ онъ, привчая милую, сладостно-сладострастно смущаяся и потупляя очи, какъ то было положено по критскимъ обычаямъ въ подобномъ случа, но скоре по робости своей. – Вотъ теб, теб внокъ я свилъ изъ цвтовъ окрестныхъ. Да ты и сама – цвтокъ, нжнйшій изъ прорастающихъ въ садахъ земныхъ; горный ручей: въ пустын.

– Вижу, что изъ окрестныхъ, – фыркнула Ира не безъ презрнія, изображеннаго на ея лиц, и скучая добавила: – Что мн внокъ твой? Къ чему?

– Что, плохъ, о услада очамъ? – взволнованно вопросилъ Малой, ставшій словно самимъ олицетвореніемъ удивленія

– Внокъ-то хорошъ, – отвтствовала два, разглядывая цвты, изъ которыхъ былъ онъ сдланъ.

– Дозволь… – пролепеталъ Малой, глядя на нее съ трепетомъ и сердечнымъ волненіемъ.

– Ничего не дозволю. Гляди ты долу! Всё ты ходишь за мною по пятамъ. Говорила и говорю: сама Судьбина горькая воспретила быть любви межъ нами. Вкъ тебя не видать!

– Я счастливъ быть при теб. И хоть плачу – я счастливъ, счастливъ! А, можетъ, потому и счастливъ, что плачу порою. Въ томъ завты Матери, что мужамъ подобаетъ плакать и страждать чаще, много чаще, чмъ двамъ, что и безъ того чисты: какъ ручей горный, какъ Ида-гора; ибо мужамъ должно еще очищать сердце свое, дабы приблизиться существомъ, сердцемъ, хотя бы и на шажокъ какой: къ вершин именемъ Два, – и смть созерцать Её.

– Любовь нераздленная препятствуетъ счастью моему, а раздленной быти она не можетъ. Заклинаю: уходи.

– Бей! Бей – не уйду! А быть битымъ любимою – всего слаще.

– Тогда не побью.

– О, да не лишатъ меня богини зрлища толикой красы! Я-то уйду да приду вновь.

– Ахъ, да и не придешь – прибжишь.

– Прибгу, о божественная.