Северный крест

   — Шансов дойти до Архангельска у нас нет ни одного.

   — Я это знаю, — сказал ему Рунге.

   — Даже если бы мы переоделись в крестьянские зипуны.

   — Да, — согласился с командиром Рунге.

Некоторое время Лебедев молча глядел в небо, смаргивал с глаз слёзы, колючие снежинки, приносящиеся из горних высей, ещё что-то, мешавшее ему смотреть в вечность, подумал о том, что он ещё живой и это — странно. Он не должен быть живым, должен обратиться в невесомость, в воздух, в пар. Думы его сейчас должны находиться где-то далеко-далеко, там, где тепло и светло, но душа его почему-то задержалась в холоде... По воле хозяина застряла.

Лебедев с досадою поморщился.

Неожиданно рядом с оглушающим звуком раскололась земля, разлетелась на несколько частей, тугой вал горячего воздуха буквально откинул Лебедева на стенку окопа, он застонал.

В ноздри ему шибануло ядовитым кислым воздухом, небо перед глазами разъялось и поплыло в разные стороны. Лебедев застонал снова, выпрямился в окопе.

В трёх шагах от Лебедева, на дне окопа, откинув голову назад, строго и очень внимательно глядя на командира, сидел Рунге. Мёртвый. Из виска у него вытекала струйка крови, висок был пробит.

   — Вот и всё, — глядя на Рунге, спокойно проговорил Лебедев. — Никогда бы не подумал, даже не предположил, что жизнь моя закончится именно так... И твоя жизнь, Иван Иванович, — добавил он, не отводя взгляда от старшего офицера миноноски. — Прощай, друг!

Он достал из кармана револьвер, с клацаньем разъял его, осмотрел капсюли патронов, сидевших в барабане, потом извлёк из внутреннего кармана, пришитого к изнанке кителя, ещё два патрона и вогнал их в свободные гнезда.

   — Предали нас, все предали, — спокойно, без злости произнёс он. — И Миллер предал, и Марушевский, и этот немощный старик Квецинский, и адмирал Иванов, велевший своим офицерам запастись валенками, чтобы можно было без всяких помех пешком дотопать до Мурманска. Предатели! Тьфу!

Через несколько секунд в окопе раздался выстрел. Лейтенант Лебедев распластался на мёрзлой земле рядом с мичманом Рунге.

Пистолет выпал из руки лейтенанта, на губах появилось мученическое выражение, глаза закрылись. Над окопом пронёсся ветер, сыпанул на дно охапку жёсткой стеклистой крупки, потом добавил ещё и, поняв, что произошло, неожиданно смутился и стих.

Облака на небе раздвинулись, в них появилось небольшое светлое пятно, словно бы образовался прогал, в который унеслись души погибших людей, потом облака сдвинулись, и вновь сделалось темно.

* * *

Миллер стоял у борта и с сосредоточенным угрюмым видом смотрел вниз, на обломки льда, которые с громким стуком всаживались в борт ледокола, ныряли под плотное днище, нехотя уползали назад.

На душе у генерала было тоскливо, губы шевелились немо, в углах глаз стояли слёзы. Он никогда не думал, что прощание с этим нелюдимым краем будет таким тяжёлым.

Позади него стоял адъютант, приподнимался на цыпочках, заглядывал за борт и не решался обратиться.

Плечи у Миллера подрагивали.

Пытаясь взять себя в руки, Миллер стал вспоминать события последних дней, покривился лицом, вспомнив, как толпа начала палить по «Минину» из винтовок и двух пулемётов, когда ледокол отходил от причала.

В ответ «Ярославна» совершила то, что делала уже не раз, — дала два выстрела из орудий, и работяг, прорвавшихся к причалу, как ветром сдуло. Долго ещё до ледокола доносились крики, раздававшиеся на берегу. Губы у Миллера задёргались.

   — Подонки, в кого стрелять вздумали? Я столько делал для вас. — Он приложил к глазам платок, промокнул слёзы и опустил платок в карман. Повторил глухо, захлёбываясь болью, воздухом, слезами, ещё чем-то, синевшим в нём: — Под-донки!

К нему подошёл капитан второго ранга, окончательно взявший на себя управление ледоколом и, не обращая внимания ни на состояние генерала, ни на адъютанта, предупреждающе приложившего палец к губам, тронул Миллера рукою за плечо:

   — Евгений Карлович!

Миллер выпрямился.

   — Да.

   — Впереди ледовые поля. Совсем немного осталось.

   — И что же? Я в этом совершенно ничего не понимаю.

   — «Ярославну» придётся бросить. С нею мы сквозь поля не пройдём.

Военная яхта, сцепленная прочным буксирным тросом с ледоколом, шла на поводу след в след, носом в корму.

   — Спасти её не удастся?

   — Не удастся, — кавторанг отрицательно качнул головой, — льды просто раздавят её.

   — Жаль. — Миллер вздохнул. — Заберите с неё орудия, они нам могут пригодиться.

   — Возьмём не только орудия, но и запас угля — у нас кочегары догребают последние крошки, топки ледокола работают уже на пыли, а не на угле.

   — Да-да, заберите и уголь, — в голосе генерала послышались растерянные и одновременно виноватые нотки, он отвернулся от кавторанга.

Тому сделалось жаль Миллера, он тихо отошёл в сторону, беззвучно открыл дверь, ведущую вниз, в машинное отделение, и исчез.