Северный крест

   — Большевики обещают: ни один человек не будет ими тронут — ни один. Я не слышал, чтобы они репрессировали кого-нибудь из оставшихся. Таких нет.

   — Это сегодня нет, а завтра обязательно будут, дядя, — терпеливо внушал полковнику свои мысли догадливый Митя.

Это уговаривание было противно слушать. Миллер отвернулся. Сын, стоявший рядом с ним, тоже отвернулся.

Воздух искрился от мелкой снежной сыпи, падающей сверху, по пространству словно бы перемещались широкие жемчужные волны, создающие безмятежное праздничное настроение, но над пристанью стоял горький слёзный стон: многие из тех, кто собрался уезжать, плакали.

К Миллеру подошёл капитан второго ранга, принявший на себя штурманские обязанности на «Минине» — в рубке ледокола он был старшим по воинскому чину. Приложил руку к виску:

   — Запасов угля на ледоколе — на три часа хода.

   — До Экономии дойдём? — спросил Миллер.

   — До Экономии дойдём.

   — Там заправимся.

   — Есть заправиться на Экономии! — Кавторанг вновь приложил руку к виску и исчез.

Но заправиться в угольных бункерах Экономии не удалось. Как не удалось присоединить два ледокола «Канаду» и «Сусанина», заправлявших там свои погреба первоклассным английским кардифом — на ледоколах уже развевались красные флаги. Миллер невольно выругался.

   — Ч-чёрт! Куда же смотрел комендант Экономии?

А комендант Экономии, бывалый прапорщик, известный на побережье тем, что, ориентируясь на ломоту в собственных костях, умел давать долгосрочные прогнозы погоды, заболел русской болезнью — ушёл в запой. Поражение белых он воспринял как личную беду и решил утопить эту беду в спиртном.

Когда об этом доложили Миллеру, он спросил:

   — А расстрелять мерзавца нельзя?

   — К берегу не подойти... Не дадут.

   — Жаль. Комендант не выполнил приказа, данного ему, — не заменил экипажи «Канады» и «Сусанина» на офицерские команды. За это достоин пули...

   — Если попадёт в наши руки, так оно и будет, господин генерал, — пообещали контрразведчики.

На льду тем временем появились люди. Они бежали с берега к «Минину».

Миллер насупился.

   — Кто такие?

Адъютант, умевший оказываться в нужную минуту рядом, поспешно вскинул бинокль, покрутил колёсико наводки:

   — Наши. Это офицеры уходят от продавшихся солдат.

   — Надо их забрать, — сказал Миллер.

В бутылочно-черной прозрачной воде плавали небольшие льдины, иногда между ними на дымящуюся поверхность выскакивали блестящие шары, и любопытные глаза рассматривали людей. Блестящими, лоснящимися шарами были тюлени. В бухте, которую часто утюжили ледоколы, их было шесть голов.

На берегу громыхнуло несколько выстрелов — били по уходившим офицерам.

   — Сволочи! — выругался Миллер, попросил адъютанта: — Голубчик, передайте-ка мой приказ на «Ярославну» — пусть ответят.

Адъютант исчез. Через несколько минут на военной яхте рявкнуло одно орудие, потом другое...

* * *

В заснеженном, неряшливом, в следах солдатской мочи окопе, — пехотинцы, не в пример матросам, старавшимся в этих условиях оставаться чистоплотными, вели себя так, будто всю жизнь отирались на задворках, среди помоек, — находились пятеро с миноноски: лейтенант Лебедев, осунувшийся, с прихваченными морозом скулами, мичман Рунге, примчавшийся из Архангельска на фронт к своим, и трое матросов... Всё, что осталось от экипажа миноноски. Лебедев вздохнул:

   — Так и не удалось нам, друзья, больше поплавать вместе... Извините, в этом виноват я. — Он снова сыро вздохнул, щёлкнул кнопками перчаток — так эта привычка и не отстала от него, сколько он с нею ни боролся, и так пробовал, и этак — ничего не получилось. — Проклятое время, — произнёс он горько, опустил голову.

Рунге поднял серый казачий башлык, никак не сочетающийся с его чёрной морской шинелью, и промолчал.

В пустых окопах, кроме них, пятерых тружеников моря, никого не было. Лебедев посмотрел в одну сторону окопа, в другую, рот у него невольно задёргался.

   — Да-a, попали мы, братцы, — проговорил он, покрутил головой, — как караси в суповницу со сметаной. Припечатали нас знатно. Никто даже знать не будет, где наша могила.

Рунге, соглашаясь с командиром миноноски, едва приметно кивнул.

   — Ваше благородие, надо уходить. — Мамонов, похудевший, с постаревшим мальчишеским лицом и обмороженными щеками, нагнулся над лейтенантом. — Здесь мы погибнем... Все погибнем!

   — Куда уходить, юноша? — Лебедев усмехнулся. — Куда? Если только в нети, в которых правит старый лодочник Харон...

   — К родным... В Санкт-Петербург.

   — В Петроград, — жёстким тоном поправил Лебедев, уткнул лицо в воротник шинели, подышал внутрь. — Нет там у меня никого. Не осталось. Летом, когда мы плавали по Онеге, у меня умер отец. Больше не осталось никого. И ничего не осталось, если говорить, юноша, откровенно. Ничего такого, что роднило бы меня с этим светом, держало тут, не осталось. — Лебедев вновь подышал в воротник шинели.

   — Говорят, на фронте должен появиться сам Миллер, — неожиданно проговорил Рунге. Он присел на корточки, упёрся рукой в дно окопа, чтобы не упасть, и теперь смолил самокрутку, зажатую в кулаке. Лицо у Рунге было усталым, отчуждённым, спокойным.

Лейтенант высунул нос из-за воротника.