Северный крест

В наступившей тишине было слышно, как капитан Слепцов от неожиданности даже икнул — о том, что здесь, в лютой комариной глуши, на дикой безлюдной реке, могут подать изысканное французское блюдо, он даже подумать не мог, но бывают же божественные перевоплощения, и блюдо было подано, а конопатый вологодский веник в поварском колпаке сумел даже кое-что изобразить по-французски. И плевать, что французский у него густо замешан на смеси нижегородского с вотяцким — главное, что он очень уверенно произнёс слова.

Слепцов, несмотря на своё дворянское происхождение, их даже выговорить не мог.

Капитана поджидало и новое потрясение: Митька Платонов вынес ещё один поднос и объявил:

   — «Патэ из фуа-гра» «о торшон» с тостами и соусом из португальского вина.

   — Португальское вино — это «портвайн», — тихо простонал Слепцов, ни к кому не обращаясь. Однажды он застрял на двое суток в Одессе, опившись местного «портвайна» в трактире одного армянина, страдающего базедовой болезнью, и потом целых двое суток в городской больнице Слепцову прочищали клизмами брюхо — едкое креплёное вино впиталось ему в кишки. С тех пор Слепцов стал избегать общения с «портвайном», считая, что напиток этот можно употреблять только в медицинских целях, когда болен насморком.

Среагировал на новое блюдо он слишком запоздало — передёрнул плечами, когда перед ним уже стояла тарелка с «патэ из фуа-гра». Собственно, это была обычная, хорошо прожаренная печёнка с тонко нарезанными хрупкими сухарями, политая горьковатым подгорелым соусом, Слепцов никогда бы не подумал, что рядовая телячья или поросячья печёнка может оказаться благородным блюдом «фуа-гра».

Ели молча, Лебедев сидел, сосредоточенный, погруженный в себя, разговор не заводил — что-то обдумывал.

На третье Митька Платонов предложил кофе с консервированными английскими сливками и гренками. Лебедев, словно бы очнувшись, приподнял чашку, поглядел на неё с сожалеющей улыбкой и проговорил, ни к кому не обращаясь:

   — Вот напиток со сложным напористым характером — ещё вчера никому в России не был ведом, а сегодня в Архангельске не найдёшь чиновника, который свой день не начинает с чашки кофе. Мда-а...

Лейтенант выглянул в иллюминатор. Миноноска стояла на якоре посредине реки. Слева на невысоком кривом берегу гнездилась зубчатая строчка молодых тёмных ёлок, справа виднелись голые камни, поблескивающие то ли от пота, то ли от тумана, приползшего из верховьев.

Пороги, дальше которых миноноска не могла двигаться, находились совсем недалеко.

Лебедев допил кофе, отставил чашку в сторону, до хруста размял пальцы.

   — Значит, так, дорогие друзья, — начал он совершенно по-штатски, не по-уставному, поглядев вначале на Чижова, потом на Слепцова. — Дальше мы пройти не сможем. Вода всё уходит и уходит. Скоро река станет такой мелкой, что мы даже не сможем вернуться назад — нас просто-напросто закупорит здесь. Дорога, ведущая в Кожозерский монастырь, находится примерно в двенадцати километрах отсюда. Предлагаю вашим отрядам покинуть мониторы и в монастырь двигаться самостоятельно. — Лебедев взял со столика колокольчик, несколько раз встряхнул его. — Дневальный!

В дверях кают-компании незамедлительно появился матрос с белой повязкой на рукаве.

   — Попросите ко мне кока, — попросил лейтенант.

Через несколько мгновений в дверях возник Митька Платонов.

   — Кофе с консервированными сливками — это, конечно, вкусно, — сказал ему лейтенант, — но это не русский напиток. Кофе у нас пьют только чиновники, стремящиеся жить на французский манер — с прононсом, не выговаривая «р». Принесите нам хорошего крепкого чая.

   — Есть! — Митька так стремительно наклонил голову, что с неё чуть не слетел колпак.

Рунге с улыбкой покосился на командира.

   — Игорь Сидорович, вежливость необыкновенная. С этими людьми надо быть грубее, такого обращения, которого император Николай Александрович удостаивает своих подчинённых, они не понимают...

   — В чём же провинился покойный государь, Иван Иванович?

   — Со всеми людьми он был на «вы», только к троим обращался на «ты».

   — Кто же были эти трое?

   — Дмитрий Шереметьев, князь Анатолий Барятинский и ещё один человек, не помню его фамилии...

   — Генерал-майору свиты Барятинскому я имел честь быть представленным. Светлый человек. Герой Японской войны — за бои под Мукденом получил Георгия. В него прицельно били японцы, а он стоял в это время перед осколком зеркала, укреплённом на ветке, и брился...

Когда Митька Платонов принёс чай, лейтенант обеими руками обхватил кружку.

   — Вот это по-русски, — похвалил он, — это наш напиток. — С удовольствием отхлебнул из кружки. — Крепкий чай. Чёрный, как дёготь.

   — Главное — вкусный, — подал голос молчаливый поручик Чижов.

   — Сутки вам добираться до монастыря, двое суток — на наведение порядка в окрестностях, и ещё сутки — на дорогу обратно. Я вас буду ожидать здесь. Какие будут суждения? — Лебедев вновь отпил из кружки, довольно качнул головой. — Прошу высказываться.

   — Значит, ещё немного пройти вверх не удастся? — спросил Слепцов.

   — Не удастся. Сядем на киль. Тогда нам отсюда вообще не уйти.