Читаем Северный крест полностью

Из числа подопечных десантников он назначил себе денщика — услужливого парня с круглыми крыжовниковыми глазами по фамилии Крутиков, в прошлом тот работал официантом в одном из вологодских ресторанов и знал, как услужить начальству, — Крутиков принёс в трюм табуретку, поставил её на видном месте. Пояснил:

   — Это для господина капитана.

   — Слушай, Крутиков, господ-то сейчас нету, — сказал ему Дроздов, извлёк из кармана пачку французских сигарет «Голуаз», небрежно швырнул одну сигарету в рот, зажал её губами.

Обеспечение в войсках Миллера было налажено по первому разряду, не то что в Красной армии или в армии Колчака. В красных войсках нет ничего, хоть шаром покати, командиры дивизий питаются брюквой и чёрными «тошнотиками», как русские бабы издавна зовут грубые, похожие на куски жареного картона оладьи из прошлогодней промерзшей картошки.

Солдаты армии Миллера курили французские и английские сигареты — с куревом был полный порядок, — а красноармейцы — сушёную траву, листья лопуха, перемешанные с растёртыми былками конопли, да толчёную кору.

   — Это у тебя, Дроздов, господ нет, а у меня они были, есть и будут, — запоздало ответил Крутиков, выпрямился гордо.

Пришёл Слепцов. Со стеком в руке. В конец стального стержня была впаяна гайка — чтобы удар был ударом, а не дамским поцелуем. Слепцов сел на табуретку и угрюмо глянул на пленных. Поинтересовался тихо:

   — Кто такие?

Пленные молчали.

Дроздов, поморщившись болезненно — он не выносил разборок с беззащитными людьми, по крутому деревянному трапу выбрался из трюма. Слепцов недовольно проводил его взглядом и поджал губы. Произнёс прежним тихим и оттого страшным голосом:

   — Повторяю вопрос: кто такие?

Пленные продолжали молчать. Капитан поиграл стеком и приказал:

   — На колени!

Пленные не шевельнулись. Крутиков не выдержал, подскочил к одному из них, ткнул кулаком в затылок:

   — На колени, тебе сказали, вошь красная! Ну!

Пленный медленно повалился на колени, глухо стукнулся костяшками о деревянный настил. Следом Крутиков ударом кулака поставил на колени и второго пленного. Удовлетворённо потёр руки:

   — Теперь порядок!

   — Ладно, поставлю вопрос иначе, — медленно и тихо произнёс Слепцов.

   — Скажите, кто вы. Бойцы Красной армии или обычные обовшивевшие партизаны, у которых нет ни совести, ни чести — ничего... Кто вы?

Пленные не ответили на вопрос.

   — Жаль, -— без всякого выражения произнёс Слепцов и неожиданно с силой взмахнул стеком, хлестнул им по голове пленного, находившегося ближе к нему. Тот охнул, покачнулся и ткнулся лицом в настил. — Жаль, — вторично, также без всякого выражения, проговорил капитан, вновь взмахнул стеком.

Второй пленный от удара устоял на коленях, только схватился рукой за лицо, выдавил из себя стон.

Слепцов вздохнул с неподдельной жалостью; всем, кто находился в трюме, показалось, что бесцветные глаза его с красноватыми белками вот-вот наполнятся слезами.

   — Ещё раз повторяю вопрос, — произнёс он размеренно, — кто вы?

Пленные и на этот раз не отозвались. Слепцов опять взмахнул стеком. Первый пленный принял удар молча, второй застонал. Кровь из рассечённых лиц закапала на настил. Лицо Слепцова брезгливо дёрнулось.

   — Распустили сопли, — произнёс он недовольно, — большевички, мать вашу... — Он выругался сочно, со вкусом — понимал в этом деле толк. — Неужели вам непонятно, что сопротивление бесполезно? У генерала Миллера — сила, англичане с французами и американцами, полные пароходы оружия. Едой и мануфактурой завалены все подвалы в Архангельске, банковская кубышка набита золотом под самую завязку. А что есть у вас, господа хорошие? Драные портянки, Кремль, Ленин, который портит воздух в кабинете? Тьфу!

Слепцов сплюнул себе под ноги, растёр плевок подошвой. — Тьфу! Кому сопротивляться вздумали?

Первый пленный зашевелился, оторвал от груди голову, с трудом выпрямился. Глянул в упор на Слепцова.

   — А ведь вы, господин капитан, в Красной армии командиром роты были... В нашем полку, в вологодской дивизии...

   — Чего-о-о? — Слепцов привстал на табуретке, перехватил стек левой рукой. — Ты чего, дурак, мелешь?

   — Да-да, — пленный тряхнул головой, — я у вас в роте числился. И речи вы тогда произносили совсем иные, г-господин капитан. — Пленный стёр кровь с лица, глянул на ладонь и промычал едва внятно: — Иуда!

   — Чего-о? — Слепцов вновь привстал на табуретке, поднял стек, но бить пленного не стал, вытащил из кобуры кольт, небрежно прицелился в голову бывшему своему солдату — тот немигающе, ненавидящим взглядом смотрел на капитана, — и нажал на спусковую собачку.

Громыхнул выстрел. Помещение трюма мигом заполнилось едкой кислой вонью. Пуля вошла пленному в голову, взорвала изнутри череп. Солдат взмахнул руками и опрокинулся на спину.

Из разломанной чёрной головы густо полилась кровь.

   — Возьми пару человек и выбрось тело за борт, — велел капитан Крутикову.

На лице Крутикова при виде этой страшной картины ничего не отразилось, он послушно притиснул ладонь к козырьку фуражки и исчез.

Перейти на страницу:

Все книги серии Проза Русского Севера

Осударева дорога
Осударева дорога

Еще при Петре Великом был задуман водный путь, соединяющий два моря — Белое и Балтийское. Среди дремучих лесов Карелии царь приказал прорубить просеку и протащить волоком посуху суда. В народе так и осталось с тех пор название — Осударева дорога. Михаил Пришвин видел ее незарастающий след и услышал это название во время своего путешествия по Северу. Но вот наступило новое время. Пришли новые люди и стали рыть по старому следу великий водный путь… В книгу также включено одно из самых поэтичных произведений Михаила Пришвина, его «лебединая песня» — повесть-сказка «Корабельная чаща». По словам К.А. Федина, «Корабельная чаща» вобрала в себя все качества, какими обладал Пришвин издавна, все искусство, которое выработал, приобрел он на своем пути, и повесть стала в своем роде кристаллизованной пришвинской прозой еще небывалой насыщенности, объединенной сквозной для произведений Пришвина темой поисков «правды истинной» как о природе, так и о человеке.

Михаил Михайлович Пришвин

Русская классическая проза
Северный крест
Северный крест

История Северной армии и ее роль в Гражданской войне практически не освещены в российской литературе. Катастрофически мало написано и о генерале Е.К. Миллере, а ведь он не только командовал этой армией, но и был Верховным правителем Северного края, который являлся, как известно, "государством в государстве", выпускавшим даже собственные деньги. Именно генерал Миллер возглавлял и крупнейший белогвардейский центр - Русский общевоинский союз (РОВС), борьбе с которым органы контрразведки Советской страны отдали немало времени и сил… О хитросплетениях событий того сложного времени рассказывает в своем романе, открывающем новую серию "Проза Русского Севера", Валерий Поволяев, известный российский прозаик, лауреат Государственной премии РФ им. Г.К. Жукова.

Валерий Дмитриевич Поволяев

Историческая проза
В краю непуганых птиц
В краю непуганых птиц

Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке". За эту книгу Пришвин был избран в действительные члены Географического общества, возглавляемого знаменитым путешественником Семеновым-Тян-Шанским. В 1907 году новое путешествие на Север и новая книга "За волшебным колобком". В дореволюционной критике о ней писали так: "Эта книга - яркое художественное произведение… Что такая книга могла остаться малоизвестной - один из курьезов нашей литературной жизни".

Михаил Михайлович Пришвин

Русская классическая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза