Северный крест

Газета «Возрождение», с которой успешно сотрудничал Митя Глотов, опубликовала несколько материалов, в которых предсказывала, что в ближайшее время Миллер уйдёт с поста председателя РОВСа. «Возрождению» в каждом своём номере поддакивали «Последние новости» — газетёнка хоть и паскудная, но влиятельная. Когда Миллер видел это издание у себя на столе, то небрежным движением руки сбрасывал газету на пол, иначе начни он её читать, у него мог бы разыграться приступ зубной боли.

Стоял сентябрь 1937 года. Осень в Париже как обычно была тёплой, она тут мало чем отличается от лета: высокое голубое небо, непотревоженная увяданием зелень деревьев, в которых шебуршатся горластые парижские воробьи, не боящиеся ни кошек, ни собак, ни людей. Многочисленные кафе работали не закрываясь, до самого утра.

   — Митя, ты хотел вернуться в Россию? — неожиданно спросила Глотова Аня Бойченко.

Митя приподнял плечи, улыбнулся.

   — Мы с тобой об этом говорили, Аня.

   — И всё же?

   — Очень хотел бы, — сказал он, — но... как-то боязно.

Аня не выдержала, засмеялась.

   — Слишком много нагрешил?

   — Наверное, — сомневающимся тоном ответил Митя. — Когда я уезжал из Архангельска, меня очень отговаривал от этого поступка мой родной дядя, артиллерийский полковник... Пытался даже удержать меня за воротник шинели. Говорил, что я пропаду, в одиночку мне не выжить. — Митя тяжело вздохнул и умолк.

   — И что же?

Митя снова тяжело вздохнул.

   — В результате я-то живой, а вот дяди нет. Его расстреляли в тюрьме в Вологде.

Аня остриём зонта нарисовала на земле сердечко, перечеркнула его.

   — Это жизнь, — сказала она тихо, — все мы ходим под знаком смерти. Человек, едва родившись, начинает движение к смерти, его первый шаг по земле — это первый шаг к смерти...

   — Смотря откуда двигаться...

Выставив перед собой зонт, Аня нарисовала на земле ещё одно сердечко и также перечеркнула его.

   — Митя, — произнесла она тихо, со значением, — я готова выйти за тебя замуж.

Митя встрепенулся, подхватил Анину руку, притиснул её к губам.

   — Спасибо тебе, — смятенно пробормотал он.

Аня отстранилась от Мити, посмотрела на него оценивающе, словно бы со стороны, и произнесла прежним тихим голосом:

   — Но у меня есть одно условие...

   — Какое?

   — Мы должны вернуться в Россию.

   — В Советскую Россию, — поправил её Митя. У него мгновенно постарели, покрылись морщинами губы. — Чтобы меня там расстреляли? — Он покачал головой. — Не знаю, Анечка... Скорее всего я и сам не поеду, и тебя отговорю от этой глупости.

Анино лицо сделалось жёстким, в глазах будто сталь сверкнула.

   — Тогда мы с тобой не поженимся, Митя, — произнесла она твёрдым холодным голосом. — Здесь мне надоело жить. Эмиграция наша прогнила настолько, что мне кажется, гнилью пропах весь Париж.

   — Ты пойми, Анечка, тебя там убьют. — Митя растерянно глянул в одну сторону, потом в другую, словно искал помощи, не нашёл и вновь как от озноба передёрнул плечами. — И меня убьют.

   — А если я дам тебе гарантию, что не убьют, а наоборот, очень хорошо примут? И жизнь наша будет устроена много лучше, чем в Париже?

   — То же самое я слышал от моего бедного дяди. И чем это всё закончилось?

   — Пойми, Митя, нет правил без исключений. Это было исключение, очень досадное исключение...

   — Боюсь, — повторил своё признание Митя, — я очень боюсь.

   — Чего боишься?

   — Нас расстреляют.

   — Улаживание всех вопросов я беру на себя, — заявила Аня решительным тоном, — у меня есть контакт с советским посольством.

Митя удивлённо глянул на неё.

   — Не дай бог об этом узнает кто-нибудь из наших.

   — Кто эти «наши»? Туркул? Человек, который уснуть не может, пока не выпьет крови? Вонсянский? Это откровенный фашист. Ты видел его журнал, который так и называется — «Фашист»? О него даже ноги вытирать нельзя — слишком неприличный, дурно пахнет. Фон Лампе[46]? Человек, похожий на кусок фанеры, в нём нет ничего живого — всё высохло. Кого ещё ты, Митя, считаешь «нашим»? Пропавшего Кутепова? Это был обыкновенный убийца. Кого-то ещё с улицы Колизе?

На улице Колизе располагалась главная контора РОВСа — так называемое «управление».

Митя удивлённо покачал головой — не ожидал такого напора от Ани — и ничего не сказал в ответ.

   — Вот видишь, Митя, — укоризненно произнесла Аня, — тебе на это просто нечего сказать.

Так оно и было.

* * *

В тот день в конторе РОВСа появился генерал Скоблин, щёгольски одетый, с зонтом-тростью, надушенный, с насмешливыми глазами и улыбкой, прочно застывшей в уголках рта.

   — Евгений Карлович, есть возможность узнать кое-какие германские секреты, — сказал он.

   — Каким образом?

   — Два офицера, приписанные к германскому посольству, напрашиваются на встречу...

   — Так приведите их сюда, Николай Владимирович. Мы их достойно встретим, по-русски, с коньяком и чаем из самовара, с печёными домашними пирожками.

Скоблин медленно покачал головой:

   — Они не пойдут сюда, Евгений Карлович. Побоятся провокации.

   — Господи, какая тут может быть провокация? Николай Владимирович, полноте!