Северная Башня

Поднимаю лицо. Её глаза! И эхо привычно: «…мать… мать… мать…»

А здоровяк продолжил:

– Тебе настолько не дорога жизнь, что ты так и хочешь нарваться на дыбу?

– Виноват, властитель! Я был рассеян, – добавил раскаяния в голос.

Нет, не хочу на дыбу. Что ж ваша семейка докопалась до меня?

– Встань, северянин, – позволил лорд. Я не гордый, послушаюсь.

– Тебе, дикарь, настолько не интересно, что ты отвернулся от танца хозяев этих земель? – спросила сучка. А она краснеет, надо же! Надеюсь, все сочтут это отблеском ореола её сиятельного супруга.

– Вы правы, моя госпожа, я дикарь. Этот танец мне не знаком. И обычаев, правил приличия ваших я не знаю. Я изучал вооружение ваших стражников.

Гора рассмеялся. А жена его бросила презрительно:

– Мужлан!

– Воин! – возразил Гора.

– Господин мой, – дёрнула сучка за рукав мужа.

– Да, правила приличия, так презираемые тобой, северянин, не велят нам так долго задерживаться около одного гостя.

Ух, ты! Он мне объясняет. Как оправдывается.

– Потому я велю тебе следовать за мной и обстоятельно донести до моих наследников обстоятельства схватки с личем.

Во как! Я в шоке. Сучка тоже. Даже стража в оху… доблестно несёт службу.

И всё же понятие здравого смысла нам не чуждо. Потому я оттянул детвору (как в грядке перезрелых помидоров оказался) чуть мористее, глубже, за троны родителей. И начал изображать Ганса Христиана – того, Андерсена. Сказки сказываю. В стиле: «А и сильные, могучие богатыри в славном городе Медвиле…» В лицах и с сурдопереводом пальцами. Наверное, получалось, раз глаза у детворы так блестели.

– Северянин! – слышу я бас лорда.

– Да, властитель!

– Всё одно ты всем танцы поломал. Ещё и шеи свернут. Только сюда все и смотрят. Мой город…

Вот так вот просто, но окуеть как гордо: «мой город»!

– …уже который день на ушах стоит. Ты поёшь для черни. Спой и для нас.

– А что не спеть для таких хороших людей? Песне всякое сердце радо. Только я песен на этом языке не знаю. Я буду петь на тех языках, на которых говорили люди, эти песни сложившие. Музыканты, если смогут, подыграют.

– Ты пой, а потом перескажешь, о чём песня.

– Идёт.

– Кто идёт?

– Извините, властитель, я ещё плохо говорю на вашем языке. А спою песню старого наёмника, неуёмный характер которого не дал ему спокойной жизни. Ничего он не нажил, но благодарит покровительницу – Удачу, за интересную и насыщенную жизнь:

Опять скрипит потёртое седло,
И ветер холодит былую рану.
Куда вас, сударь, к чёрту занесло?
Неужто вам покой не по карману?

А потом запросили про любовь. Ну, сами напросились. Спел им, что «опустела без него Земля», потом – про «долгое эхо друг друга».

А потом намекнул, что не смоченное горло может и заклинить, как коленвал без масла. Слуги принесли кубки, выпивку. Пошла жара! А то стоят с постными рожами, блеяние моё слушают. А как вино в головах заиграло, так и стал я Кобзоном и Меркьюри, что Фредди. И песни мои стали интереснее, мелодичнее, гармоничнее и интуитивно – понятнее.

А потом туса перестала особо нуждаться в моих потугах, пошла цепная реакция. Музыканты трендят одно, я вою про звезды, народ пляшет и общается кучками.

Только тут я понял хитрость этого медного здоровяка. Без закуси да на ногах народ окосел быстрее, что сильно дешевле. А когда здоровяк свалил, никто не обратил внимания. Не до хозяев стало. Народ шнырял туда-сюда. Уходили, приходили. Правильно – в замке полно тёмных углов. И переговорить можно без лишнего внимания к разговору, и позажиматься. Вон, дамы возвращаются раскрасневшиеся, взъерошенные, как куры из-под петуха.

– Северянин, что же ты замолчал? – слышу я этот голос. Выматерившись, но молча, падаю на одно колено, склоняю голову. Привыкаю? К коленопреклонённой позе? Я не забыл, что я простолюдин, хоть господа и снизошли дозволить их развлекать беседой и пением.

– Господам уже и так весело. Решил избавить их от своего присутствия, – отвечаю.

А сам – зырк-зырк по сторонам. Нет ли палева? Я, из природной наглости, бухал в неприметном закутке за колонной, место настолько престижное, что рядом никого. Уже проще.

– Встань, северянин, – велела она.

– Моя госпожа, вы обронили, – удивлённо говорю я, на ладони моей перстень. – Позвольте вернуть?

Она смутилась. Слегка. Морду лица держит. Покер фейс.

– Почему?

Улыбка и угодливое выражение сошли с моего лица, чувствую. Мне непривычно носить маску шута – мимические мышцы устали. Чую, как возвращается привычное лицо, оскал, с которым я вёл переговоры с партнёрами по бизнесу в прошлой жизни.

– Потому что я не могу позволить тебе, оборзевшая от вседозволенности сучка, оскорблять меня, заплатив мне. Я не девка продажная! Я не зарабатываю на жизнь услужением женским прелестям.

– Гордый? – Покерфейс, глаза жестокие. Два ледяных озера. И два смертных приговора. Как в Штатах – три повешения.

Пора вернуть маску шута. Я тут никто. Пыль.