Северная Аврора

4

Фролов и Павлин приехали в Чамовскую вечером. Павлин ушел в свою каюту, а комиссар направился в салон, стены которого почти сплошь были заклеены плакатами и воззваниями.

По дороге его остановил вахтенный:

– Вас, товарищ комиссар, какой-то краском ищет…

– Какой краском?

– Не знаю. Из Вологды, что ли…

– Ладно. Пусть подождет.

В салоне за длинным овальным столом сидела машинистка. Перед ней стояли две машинки: одна с русским, другая с латинским шрифтом.

Листовки, предназначенные для белых солдат, были готовы. Они лежали стопкой на краешке стола. Предлагая белым солдатам сдаваться, командование бригады обещало им жизнь и свободу.

С листовками, предназначенными для англичан и американцев, дело обстояло сложнее. Трудно было говорить о пролетарской солидарности и сознательности, обращаясь к солдатам экспедиционного корпуса.

Фролов, конечно, понимал, что среди английских и американских солдат имеются самые различные люди. Наряду с авантюристами, проходимцами и прямыми врагами революции в экспедиционном корпусе есть и такие, которые попали в Россию поневоле, в силу тех или иных обстоятельств. Именно к ним комиссар и обращался. Он твердо помнил письмо Ленина к американским рабочим.

Фролов едва успел войти в салон, как машинистка торопливо сказала ему:

– Последняя фраза была: «Долой эту бойню, затеянную империалистами…»

– Да, да, – пробормотал Фролов. Он прошелся по салону и остановился возле стола. – Пишите так: «Солдаты Америки и Британии!.. – Комиссар диктовал по-английски. – Вас прислали сюда для расправы, как некогда царь посылал казаков против революции и против народа. Разве вы хотите стать жандармами свободы?…»

Дверь приоткрылась, и в салон вошел вахтенный матрос.

– К вам, товарищ комиссар, – доложил он. – Опять тот самый красном.

– Ну, что делать… Давай его сюда, – раздосадованно сказал Фролов.

Матрос вышел. Машинистка, посмотрев на дверь, увидала командира в потертой кожанке и с маузером на боку.

В ту же сторону взглянул и комиссар.

– Ты?! – удивленно воскликнул он.

– Так точно, товарищ комиссар, собственной персоной! – громко, на весь салон отрапортовал Валерий.

Фролов подошел к Валерию. Кубанка, которую он сейчас носил вместо морской фуражки, изменила его лицо, и оно показалось Валерию каким-то незнакомым. Они обнялись.

Усадив Валерия на кожаный диванчик, Фролов попросил его подождать.

Когда листовка была составлена и машинистка ушла, комиссар сказал Валерию:

– Ну, теперь рассказывай свою историю…

Фролов слушал внимательно, улыбался, а иногда и хохотал. Сергунько все рассказывал в лицах, забавно изображая и себя и Козелкова. Особенно смешно представил он, как Козелков удивился, получив из штаба телеграмму о переводе Сергунько на Двину. Порадовало Фролова, что, по словам Валерия, его помнили в отряде. Но жизнь в Ческой теперь казалась комиссару очень далекой. А ведь прошел всего только месяц.

– Я рад, Валерий, что ты приехал, – дружески сказал комиссар. – Наладишь у нас полевую разведку. А в штабе армии был? Гриневу видел?

Валерий хлопнул себя по лбу.

– Да ведь вам письмо…

И подал комиссару толстый пакет.

Фролов изменился в лице:

– От Гриневой?

Он нетерпеливо разорвал простую газетную бумагу, в которую было запечатано письмо. Некоторое время он читал молча. Глаза его успокоились и повеселели.

– Поди к Андрею! – сказал он Сергунько. – Мне сейчас некогда… Я должен показать письмо комбригу. – Он быстро вышел из салона.

Валерий с недоумением поглядел ему вслед.

Письмо члена Военного совета армии Гриневой начиналось сообщением о здоровье Ленина.

«Спешу вас порадовать, – писала она, – теперь уже можно сказать определенно, что всякая опасность миновала. Скоро Ильич приступит к работе. Скоро мы услышим его голос. Какое это счастье не только для нас, но и для всего пролетарского, рабочего мира!»

В конце письма Гринева писала, что собирается приехать на Северную Двину: