Северная Аврора

– Ты пойми, – взволнованно заговорил Макин, обращаясь к Фролову. – Мы перли к вам через фронт десятки верст, где на лыжах, где пёхом, где на попутных подводах… Горе да гнев народный толкали нас. Нам надо теперь постоянную связь иметь! Надо общими силами нажимать. Вы с фронту, мы с тылу.

– И дело легче пойдет, – вставил богатырь Шишигин, степенно оглаживая свою круглую рыжую бороду.

– Объявлена у их мобилизация… – продолжал Макин. – Всех гонят… Всю молодежь. А кто отказывается, тех просто гноят в магазее, а потом в тюрьму шлют, в Шенкурск… Тех, кто отлынивает, каратели по лесам ловят. Расправляются, порют… Мужиков порют, отцов, бородачей! Да что это? Вот пришел иностранный капитал! Грабеж несусветный… Все им подай: и коровье мясо, и овцу, и поросенка… Ничем не брезгуют. Фураж гони, подводы, лошадей! Все задарма. Мы, говорят, ваши спасители. От ихнего спасения мужик готов удавиться. А Поди заикнись – сейчас порка либо тюрьма… А то конные, с нагайками! Какого-то отряда господина Берса… из Архангельска, что ли. Ужас что делается, товарищ военком!.. Как в дурмане живем. Коменданты всюду иностранные, помимо беляков. Вон в Шенкурске лиходействует комендант капитан Отжар. Он всему голова, всем вертит в уезде… Он главный вампир.

– Да вот почитай сам, – сказал Макин, доставая из холщовой сумки несколько смятых листков и передавая их военкому. – Третьего дня мы одного ихнего кульера, что ли, поймали. Шишигин сгреб его по-медвежьи, в охапку.

Шишигин сконфуженно улыбнулся.

Фролов пробежал глазами листки. Сержант Мур писал своему начальнику, лейтенанту Бергеру: «Поэтому обязан доложить: русские крестьяне в большинстве смотрят на нас враждебно, по существу это большевики. Мои распоряжения выполняются плохо. Наши люди боятся партизан. Вчера узнал: красные разведчики были в Коскаре, понаделали там дел… Под командой какого-то бандита…»

Фролов перевел содержание этого письма и сказал Макину:

– Да уж не тебя ли честит?

– Меня, – ответил Макин, улыбнувшись. – Еще бы! Не даем гидре жизни! Хорошо, что мужики не выдают меня, а то ведь отцу было бы плохо…

«Шенкурский комендант капитан Роджерс приказал мне поймать этого бандита вместе с товарищами и расстрелять тут же без суда и следствия, на месте, то есть действовать именно так, как действует он в Шенкурске. Только этим путем и можно будет добиться повиновения».

Прочитав письмо до конца, Фролов спросил:

– Он американец? Цел?

– Цел… Как барина вели. Щиколадом поили.

Глаза Якова блеснули, он подмигнул Шишигину. Тот, тяжело переваливаясь, вышел в сени.

– Сержант… В амбаре отдыхает. Нытик! Все боялся, что расстреляем. Вот его документы, – сказал Яков и подал комиссару пачку бумаг, перевязанную веревкой.

Среди бумаг Фролов нашел маленькую записную книжку и первым делом раскрыл ее. Это оказался дневник.

Вот что писал в своем дневнике сержант Джонсон: «…На середине моста через речку, разделяющую нас и русских, Смит вчера нашел листовку. Русские сообщали в ней о том, что делается в мире. Они сообщили, что война с немцами окончена и у нашего правительства нет никаких причин держать нас здесь, когда германцы капитулировали и с ними подписан мир. В листовке говорилось, что германские солдаты стали революционерами и свергли своего кайзера, что на юге и северо-западе России, где раньше были немцы, теперь везде народные восстания. Далее русские писали о том, как страдают наши солдаты, в то время как в тылу у нас творятся всякие безобразия. Смит сказал: «Это правда…»

– Моя листовочка, – усмехнулся Фролов.

«Смит вроде красного… Болтает всякие глупости! В конце концов, какое нам дело до того, что делается в мире? Мне лично на это наплевать. Но вот погибнуть здесь? Большая война кончилась, а тут еще убьют… Это мне не улыбается.

Впрочем, к черту политику! Мне нравилось воевать тогда, когда можно было съездить в Париж. А тут метель, снег, лес, в котором скрываются партизаны. Плохо стал спать по ночам. Мери не пишет. И все вообще надоело до черта. На прошлой неделе к нам на позиции приехал американский консул. Мы спросили, почему мы остаемся здесь, когда война с Германией кончилась. Он заявил, что мы должны без рассуждений выполнять нашу задачу».

Комиссар дочитал дневник до конца и приказал привести пленного.

Спасаясь от холода, Джонсон повязал голову махровым полотенцем, поверх которого была чуть не на уши надвинута армейская фуражка. Щеки сержанта покрылись щетиной, нос побагровел.

Войдя в избу, Джонсон стянул с рук толстые перчатки и отряхнул от снега полы своей громоздкой брезентовой шубы на бараньем меху. Видно было, что двигаться в ней ему неудобно и трудно.

– Где уж тут воевать! – кивнув на пленного, засмеялся Шишигин.

– Претензий не имеете? – спросил у Джонсона Фролов. – Дорогой вас никто не обижал?

– Нет, – ответил пленный.

– Есть хотите?

– Нет, меня кормили… – Сержант помолчал, и какое-то подобие улыбки пробежало по его лицу. – Вообще я не против русских!.. Русские же косятся на меня. Народ здесь угрюмый, нелюбезный.