Северная Аврора

Павлин невольно усмехнулся. Все-таки детство его было слишком коротким...

А затем юность, Питер, Васильевский остров, гвоздильный завод, Семянниковский завод за Невской заставой, Смоленские вечерние классы, революционные сходки, столкновения с полицией на заводском дворе и, наконец, 9 января...

Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей. Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и товарищей. "Нет, этот день не забудется никогда.

Быть может, он и определил всю мою жизнь", - думал Павлин, прислушиваясь к стуку вагонных колес.

"Да, юность была буйной. Пылкие речи, революционные надежды... Сколько романтики, сколько хорошего!"

- Хорошего? - вслух повторил Павлин и невольно обернулся. Нет, никто его не слышал. Зенькович мирно дремал, сидя на своей полке.

"Что же хорошего? - Павлин снова усмехнулся. - Солдатчина, военный суд за революционную пропаганду среди солдат, Шлиссельбургская крепость, снова суд, а затем Сибирь, каторга, Александровский каторжный централ..."

Поезд замедлил ход, вагон лязгнул буферами и остановился.

- Какая станция? - сонным голосом спросил Зенькович и громко зевнул.

- Разъезд, - ответил Павлин, высовываясь из окна. - Спи.

Раздался резкий паровозный гудок. Поезд тронулся, и за окном снова сначала медленно, потом все быстрее - побежали телеграфные столбы.

Павлин посмотрел на Зеньковича. Тот уже спал в своем углу, запрокинув голову и сладко похрапывая.

Они познакомились недавно. Павлину, как заместителю председателя Архангельского исполкома, часто приходилось иметь дело с Андреем Зеньковичем и по исполкому и по губернскому военному комиссариату. Несмотря на недавнее знакомство, они быстро сошлись и теперь все знали друг о друге.

Зенькович, так же как и Виноградов, не был коренным архангельцем, или, как говорят на Севере, архангелгородцем. Он родился на Смоленщине, затем был осужден царским правительством за революционную работу и долгие годы провел в сибирской ссылке. Когда началась мировая война, его мобилизовали и направили в иркутскую школу прапорщиков. Почти все годы войны он провел на фронте. Тяжелые, кровопролитные бои, в которых ему поневоле пришлось участвовать, казармы и окопы, ранения и контузии, томительные месяцы в прифронтовых госпиталях и, с другой стороны, дружба с солдатами, революционная пропаганда в армии, надежды ни близость революции и на победу трудового народа - так складывалась жизнь Зеньковича вплоть до Октября 1917 года.

Павлин Виноградов и Андрей Зенькович были людьми совершенно разных характеров. Но порывистого и горячего Павлина сразу потянуло к Зеньковичу, всегда казавшемуся уравновешенным и спокойным. Это тяготение было взаимным: будучи вместе, они словно дополняли друг друга. Каждый чувствовал в другом прежде всего беспредельную преданность тем идеям, в которые они как большевики глубоко верили и за победу которых, не задумываясь, отдали бы жизнь.

Сейчас, сидя в темном вагоне и напряженно думая о прошлом и будущем, Павлин почти с нежностью вглядывался в смутно различимое лицо своего верного товарища и друга. "С такими людьми, как Андрей, - подумал Павлин, - нам не страшны никакие бури".

Где-то вдали прокатился гром. Свежий ветер ворвался в открытое окно, и в вагоне запахло лесом и скошенными травами. Сразу стало легче дышать. Крупные капли дождя забарабанили по крыше вагона.

"Вперед, без страха и сомнений", - вдруг вспомнилось Павлину.

Над самой крышей вагона что-то оглушительно треснуло, и тотчас хлынул бурный, неудержимый летний ливень.

Павлин привстал и, опираясь руками о вагонную раму, насколько мог, высунулся из окна. Молодая березовая роща трепетала от дождя и ветра. Тонкие стволы деревьев сгибались, листва буйно шумела, но во всем этом было столько молодости и силы, что Павлин невольно залюбовался. Подставляя голову дождю, он жадно вдыхал запах летней грозы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пробило пять часов. На передвижном столике остывала чашка с чаем буро-кирпичного цвета. Была суббота, "викэнд" (конец недели), и Уинстон Черчилль торопился поскорее выехать из Лондона к морю, в Брайтон. Машина ждала его на дворе Уайт-Холла.

Консультант Черчилля, военно-политический писатель Мэрфи, носивший мундир полковника и служивший в военном министерстве, докладывал своему шефу о событиях на французском фронте. Черчилль слушал его невнимательно. "На кого Мэрфи похож? - рассеянно думал он. - Пожалуй, на молочник". Он улыбнулся своим мыслям.

- Извините, Мэрфи, мне надо походить! Продолжайте, мой дорогой, я слушаю...

К сорока годам его нижняя губа отвисла, он расплылся, и в его лице с булавочными глазками и пухлыми щеками, пожелтевшими от постоянного употребления коньяка, появилось что-то жабье. Позднее, когда к старости он сбрил усы, это сходство с жабой стало еще заметнее.