Север – Юг

Правая рука, левая, правая нога, левая. И снова. Гребень приближался медленно, хорошо еще, что здешние барханы, именуемые кенах, были невысоки: под слоем летучего песка находилась твердая, утрамбованная поверхность. Потому-то он мог взбираться. Будь он где в другом месте — не удалось бы ему уйти так далеко. И все же… Добраться лично до Скорпионьей Мельницы казалось ему теперь делом неважным, ничего не значащим. Когда он не сможет встать, его телом поживятся ящерицы и личинки насекомых, а ящерицами и насекомыми — скорпионы. Позже эти убийцы в предчувствии близкой смерти отправятся к месту своего последнего упокоения. А пустынный ветер унесет туда же пыль его перемолотых безумствующими вихрями костей. Именно так и случится. А потому нет смысла ползти дальше, раз уж Мельницы ему не избежать.

Он помнил сказку о том месте, которую рассказывала ему тетка.

Однажды пустынный тушканчик нашел умирающего от жажды скорпиона. Ведомый милосердием, взял его в собственную нору, приносил во рту воду, ловил жуков, которых скорпион убивал и пожирал, пока вокруг норы тушканчика не выросла гора пустых панцирей, а соседи не стали поглядывать на него с подозрением. Но тушканчик полюбил скорпиона, они провели множество бесед, рассказывая друг другу, как оно — бродить ночью пустыней, искать пищу, выпивать капли, украшающие на рассвете камни, убегать от хищных ящериц и ночных птиц. Ведь скорпион, как с удивлением открыл тушканчик, несмотря на клешни, твердый панцирь и смертоносный хвост, тоже боялся созданий больше его и прятался под камнями, заслышав звук лапок ящериц гхе. «Ты и я — мы словно братья», — сказал однажды тушканчик, а скорпион усмехнулся, как делают это скорпионы, одним движением клешней, и не ответил ничего. Потому что скорпион знал больше.

На следующий день тушканчик, вот уже какое-то время толстевший, удивил своего гостя, приведя в мир нескольких голых и лысых созданий, которые прижались к нему и принялись сосать молоко. Тушканчик лежал неподвижно, сморенный сном после усилий и неспособный защищаться, а потому скорпион сделал то, что посчитал верным. Ударил каждое из созданий своим жалом и, поняв, что они сочные и вкусные, пожрал их. «Почему ты убил моих детей?» — спросила, плача, тушканчиха, придя в себя. «А почему ты посчитала меня созданием своего рода? Разве ты не знал, что я тот, кто я есть?» — ответил скорпион и заплакал, как плачут скорпионы — одними движениями клешней. А после ушел в пустыню, чтобы умереть. Но пустыня, оскорбленная убийством, не желала принять его тела, смолола его в пыль и бросила в большой, пустой распадок, который постепенно наполнился белым песком из мириад пустых скорлупок последующих поколений скорпионов.

Сказка эта не имела морали, не несла никакой мудрости, кроме одной — мы те, кто мы есть, а кости наши попадут туда, куда и кости всех прочих убийц. Потому он и вправду мог не напрягаться, а просто лечь и умереть — все равно окажется там, где ему и место.

И все же он — шел. Это было сильнее рассудка и желания принять последнюю ласку песка, наконец-то сдавшись. Поступать против разума, против логики: то, над чем его сестра всегда смеялась. Это воспоминание прошило его дрожью. У него уже не было сестры, не было брата, не было отца, матери, родных. Эта память принадлежала кому-то другому, человеку, который умер… Нет, не умер — он никогда не рождался.

Он помнил это чувство, обрушившееся на него, когда яростными ударами меча он вырубал в скале дыру там, где было некогда выбито его имя. Чувствовал себя так, словно с каждым отлетающим кусочком уходила некая тяжесть, всякий фрагмент камня, падавший у стены, казался гигантским валуном, сваливающимся с его плеч. Душа — это вовсе не благословение, сказал некогда мужчина, которого тогда он называл дядей. Это груз, который мы должны нести от рождения до самой смерти, ревностно скрывая от взглядов чужаков. Может, некогда, лет через тысячу, когда мы снова встанем пред лицом Матери, она склонится над нами, и каждый тогда получит собственную душу. А те, кто пронес эту тяжесть через тысячелетия, будут наконец спасены и оценены по достоинству.