— Ве’када, дочь Гре’муз и Лао’н, четвертая и последняя, стояла подле Брегон’т из Леве, когда та сражалась с Рег’варом, одолела шестерых сильных воинов в поединке у подножий взгорья Ганн. Взяла в мужья Грентеля из рода Черной Выдры.
Это были первые два имени из книги. Справа от них вырастали очередные линии надписей, все больше и больше, порой разветвляясь на собственные поддрева, порой же — внезапно обрываясь. Она сделала еще шаг.
— Лен’х, сын Ваэли и Мост, третий, стоял на перевале Дрин в войне за второй свиток. Этот знак, — указала она на нечто, напоминавшее сломанный меч, — означает, что отдал душу племени бездетным. Будь он женщиной, здесь был бы разбитый кувшин.
Несколькими шагами дальше вырубленное в скале родовое древо вставало уже на добрых шесть футов. Она сравнила описываемые события с собственным знанием. Где-то за пару шагов они передвигались на пять-шесть поколений.
— Ценница, дочка Сынне и Йаве, первая, поклонилась Законам Харуды как первая и последняя из потомства своих родителей, опустила
Она спокойно двинулась дальше, вырубленная в скале родовая книга достигала здесь высоты в десяток-полтора футов. Не оглядывалась, но, несмотря на это, чувствовала, что он не отходит от нее ни на шаг.
— Хеанде’ль, сын Ферты и Одес’гэя, второй, победил держащую святое копье Великую Кагрэ, предводительницу третьего легиона Сестер Войны, убил четверых следующих за нею служанок Цее. — Она дотронулась до изображения сломанного меча. — В этом ряду таких — большинство. Этот род заплатил высокую цену, чтобы некий молодой князь мог основать свою империю.
Она указала вперед:
— Книга кончится через десять шагов от этого места. Вот сколько для нас длится твоя империя. Десять шагов.
Похоже, он не желал позволить выбить себя из равновесия.
— Что это за род?
Она почувствовала напряжение в его голосе.
— г’Арреневд. На старом языке черная выдра — это
— А твой род? Где описан он?
Она знала, что он спросит об этом, рассчитывала на это.
— Пойдем.
Они пересекли пещеру, направляясь под противоположную стену. Ее род был не настолько древним, он возник уже после того, как Харуда одарил всех Законом. Несмотря на это, генеалогическое древо ее занимало немалый кусок скальной стены. Аэрин без слова двинулся в конец выбитых в скале надписей. Она неторопливо направилась за ним.
Она едва не споткнулась об него: он остановился у конечного фрагмента, но смотрел не на стену, а лишь под ноги.
— Когда ребенок приходит в мир, его родители сперва выбирают ему имя, а после приходят сюда, чтобы дописать его в родовую книгу. Тогда малыш получает кусок родовой души племени. Не притрагивайся! — Она позволила, чтобы в голосе ее звякнула сталь. — Они будут лежать там, пока не превратятся в пыль.
Он замер в полунаклоне, наконец с явным трудом распрямился и повернулся. Их взгляды встретились, и она задрожала. Впервые увидела в нем боль, глубоко спрятанную боль и муку.
— Я знаю эти мечи, — прошептал он. — Твой брат их носил.
Она не имела сил отрицать это, по крайней мере не словами, единственное, что сумела сделать, это — покачать головой.
— Они не будут перекованы снова, а когда время превратит их в ржавое пятно, мы соберем пыль и развеем ее по ветру. Так завершится эта история.
Он сглотнул.
— А твое имя?
Был мудр и не спрашивал уже о Йатехе.
— Тебе повезло, купец, что моя ветвь рода находится довольно низко. — Она подошла к стене и указала на одну из последних надписей. — Здесь: Деана, дочка Энтоэль и Дарех’а, первая. Остальное появится уже после моей смерти, разве что никому не захочется ничего обо мне писать.
Он смотрел не на место, куда она указывала, но — на две надписи ниже, на борозды от яростных ударов, нанесенных с бешенством, которое выгрызло большую дыру в скале. Знаки были совершенно нечитаемы.
— А если… — Купец явно колебался. — Если кто-то сотрет твое имя?
— Ничего не произойдет, это ведь только история. — Она обвела жестом пещеру. — Просто дополнение к памяти племени. Но если бы я сделала это сама… Если бы я хотела порвать с прошлым, отречься от бытия исса-рам… Тогда, своими руками уничтожая записанное родителями либо кровными имя, я бы отбросила душу, пожертвованную мне племенем. Сделалась бы я гаанех, пустой скорлупой, чуть большей, чем ходячий труп. Родная мать перерезала бы мне глотку, поскольку худо, если нерожденные ходят в мире. Для племени и рода я бы перестала существовать, как если бы не рождалась никогда, никто не произнес бы моего имени, никто не признался бы, что меня знал.