Север и Юг

— Маргарет! Ты знала об этом? Какая же ты жестокая!

— Нет, сэр, это не жестокость! — решительно ответил доктор Дональдсон. — Мисс Хейл следовала моим указаниям. Это, может быть, ошибка, но не жестокость. Ваша жена завтра почувствует облегчение, я полагаю. Я предполагал, что у нее могут быть приступы, хотя я и не сказал мисс Хейл о своих опасениях. Она приняла успокоительное, которое я принес с собой. Она долго проспит, и завтра те симптомы, которое так встревожили вас, исчезнут.

— Но не болезнь?

Доктор Дональдсон взглянул на Маргарет. Ее склоненная головка, выражение ее лица, в котором не было мольбы об отсрочке, сказали этому проницательному наблюдателю человеческой природы, что она склонна сообщить отцу правду.

— Нет, не болезнь. Мы не можем вылечить ее болезнь, даже используя все свои скудные умения. Мы только можем задержать ее развитие, смягчить боль, которую она причиняет. Будьте мужчиной, сэр… христианином. Имейте веру в бессмертие души, которое устоит против любой боли или смертельного недуга.

Но в ответ прозвучали лишь произнесенные сдавленным голосом слова:

— Вы никогда не были женаты, доктор Дональдсон. Вы не знаете, что это такое. — И безутешные мужские рыдания прорезали тишину ночи как выражение беспредельной муки.

Маргарет опустилась возле отца на колени, лаская его с печальной нежностью. Никто, даже доктор Дональдсон, не обращал внимания на время. Мистер Хейл первым отважился заговорить о том, что требуется сделать в данный момент.

— Что мы должны делать? — спросил он. — Скажите нам. Маргарет — моя помощница, моя правая рука.

Доктор Дональдсон дал четкие указания. Не стоит опасаться сегодняшней ночи, завтра приступ не повторится, и еще несколько дней все будет в порядке. Но не стоит надеяться на выздоровление. Он посоветовал мистеру Хейлу лечь и оставить кого-то на дежурстве у кровати миссис Хейл, хотя он надеется, что ее сон будет спокойным. Он обещал навестить их рано утром. Наконец, тепло попрощавшись, он ушел.

Маргарет с отцом обменялись лишь несколькими словами. Мистер Хейл был решительно настроен просидеть всю ночь у постели жены, и Маргарет смогла лишь уговорить его отдохнуть на диване в гостиной. Диксон наотрез отказалась ложиться спать. Маргарет просто не смогла оставить мать, даже если бы все доктора в мире заявили, что «силы необходимо беречь» и что «одной сиделки будет достаточно». Диксон сидела, пристально вглядываясь в лицо хозяйки, моргала и клевала носом, потом стряхивала с себя дремоту, пока наконец, сдавшись, не задремала. Маргарет сняла свой наряд, с отвращением отбросила его в сторону и надела домашнее платье. Ей казалось, что теперь она никогда не сможет заснуть, будто все ее чувства вдруг резко обострились и она стала все воспринимать с удвоенной силой. Каждый взгляд и звук — даже мысль — задевали ее за живое. Она прислушивалась к беспокойным движениям своего отца в соседней комнате. Он то и дело подходил к двери спальни жены и на несколько мгновений застывал у нее, пока наконец Маргарет, не слыша шагов, но ощущая его близкое невидимое присутствие, не распахнула ее, чтобы рассказать отцу, как она узнала о болезни матери, и ответить на вопросы, которые он едва выговаривал запекшимися губами. Вскоре он уснул, и весь дом замер. У Маргарет появилось время подумать. Все, что ее интересовало в последние дни, словно отодвинулось вдаль во времени и в пространстве. Не более тридцати шести часов назад она заботилась о Бесси Хиггинс и ее отце, ее сердце страдало из-за Баучера. Теперь все это казалось воспоминаниями о прошлой жизни. Все, что происходило вне этого дома, не имело отношения к ее матери, а потому было нереальным. Даже Харли-стрит казалась далекой и чужой. Она вспомнила, будто это было вчера, как она радовалась, подмечая у тети Шоу черты сходства с матерью. Как приходили письма из Хелстона, которые заставляли ее сердце замирать от любви при одной мысли о доме. Сам Хелстон теперь превратился в туманное прошлое. Скучные, серые дни предыдущей зимы и весны, такие бедные на события и монотонные, представлялись ей бесценными, потому что были теснее связаны с тем, что волновало ее сейчас. Она бы с радостью ухватилась за это уходящее время и молила бы его вернуться и отдать ей то, что она так мало ценила, когда имела. Какой тщетной суетой казалась ей жизнь! Что-то призрачное, мимолетное, неуловимое. Словно с воздушной звонницы, высоко над суматохой и суетой земной жизни, раздавался мерный колокольный звон: «Все только тень! Все проходит! Все минуло!» Когда наступило утро, прохладное и серое, подобное другим, более счастливым рассветам из прошлой жизни, и Маргарет посмотрела на спящих, ей показалось, что ужасная ночь была только сном. Она тоже была тенью. Она тоже миновала.