Север и Юг

— А папа! Милый любимый папа! Я не буду жаловаться, если Господь даст мне силу терпеть. Но, Джесси, расскажи папе, как мне хотелось увидеть его в последние минуты и попросить у него прощения. Теперь он уже никогда не узнает, как я его любила… ах, если бы я могла сказать ему это, прежде чем умру! Какой горестной была его жизнь, а я так мало делала, чтобы облегчить ее!

Лицо мисс Джесси словно озарилось светом.

— Родная, может быть, тебя утешит мысль, что он это знает? Милая, ведь его заботы, его горести… — Ее голос задрожал, но она принудила себя говорить твердо. — Мэри! Он раньше тебя ушел туда, где усталые обретают покой. Он знает теперь, как ты его любила.

На лице мисс Браун появилось странное выражение, но в нем не было печали. Несколько мгновений она молчала, а затем мы не столько услышали, сколько прочли по ее губам слова:

— Папа, мама, Гарри, Арчи… — И тут новая мысль омрачила ее тускнеющее сознание: — Но ты же остаешься совсем одна, Джесси!

Мисс Джесси, наверное, думала об этом все время, пока молчала, потому что теперь из ее глаз дождем хлынули слезы и у нее не сразу достало сил ответить. Затем, сложив ладони, она воздела руки и сказала — не нам:

— «Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться!»

Несколько минут спустя мисс Браун застыла в последнем покое, чтобы больше уже никогда не страдать и не роптать.

После вторых похорон мисс Дженкинс настояла на том, чтобы мисс Джесси погостила у нее, а не возвращалась в опустевший дом, тем более что у нее не было средств жить в нем дальше, как она сама нам сказала. У нее оставалось что-то около двадцати фунтов годового дохода, не считая процентов с суммы, которую удастся выручить за мебель. Прожить на это было невозможно, и мы начали обсуждать, каким способом она могла бы зарабатывать деньги.

— Я умею шить, — сказала мисс Джесси, — и мне нравится ходить за больными. Кроме того, мне кажется, я сумела бы вести хозяйство, если бы кто-нибудь взял меня в экономки, или же я могла бы служить продавщицей, если бы меня научили моим обязанностям.

Мисс Дженкинс разгневанно объявила, что ничего подобного она делать не будет, и почти час спустя все еще разговаривала сама с собой о том, что «некоторые люди не понимают, что, будучи дочерьми капитана, они должны считаться со своим положением», — когда принесла мисс Джесси глубокую тарелку тщательно приготовленного саго и стояла над ней, словно часовой, пока последняя ложка не была съедена, и только затем покинула комнату. Мисс Джесси, начав объяснять мне, чем еще она могла бы заняться, незаметно заговорила о давно ушедших днях, и я настолько заинтересовалась, что перестала замечать время. Мы обе вздрогнули, когда мисс Дженкинс внезапно вернулась и застала нас обеих в слезах. Я боялась, что она рассердится, — ведь она часто повторяла, что слезы мешают пищеварению, а я знала, как она хочет, чтобы мисс Джесси поскорее окрепла. Но мисс Дженкинс не рассердилась, вид у нее был загадочный и взволнованный, и она несколько раз прошлась мимо нас, прежде чем заговорила:

— Я была так поражена… то есть ничуть не поражена… извините, милая мисс Джесси… Я была очень удивлена… то есть пришел один джентльмен, с которым вы когда-то были знакомы, дорогая мисс Джесси…

Мисс Джесси побелела, затем залилась алой краской и нетерпеливо посмотрела на мисс Дженкинс.

— Джентльмен, милочка, который спрашивает, можете ли вы его принять.

— Это… неужели это… — пробормотала мисс Джесси и умолкла.

— Вот его карточка, — сказала мисс Дженкинс, вручая ее мисс Джесси, и над ее склоненной головой начала подмигивать мне, делать странные гримасы и беззвучно произнесла длинную фразу, из которой я, разумеется, не поняла ни слова.

— Можно ему войти? — спросила наконец мисс Дженкинс.

— О да, конечно, — ответила мисс Джесси тоном, который говорил: «Это ваш дом, и вы можете приглашать в него, кого вам угодно».

Она взяла вязанье мисс Мэтти и принялась усердно считать петли, хотя я видела, что она вся дрожит.