Север и Юг

— Сказал, чтобы я передал вам его совет не совать нос в чужие дела… только посмотрите, как она крутится, ребятки!.. И прибавил несколько весьма любезных слов. Но не беспокойтесь. Мы остались при своем. Я лучше пойду дробить камни на дороге, чем позволю этим крошкам умереть от голода.

Маргарет посадила вырывавшегося из ее рук Джонни обратно на буфет.

— Мне жаль, что я попросила вас пойти к мистеру Торнтону. Я разочарована в нем.

Позади них послышался легкий шум. Она и Николас обернулись одновременно — на пороге стоял мистер Торнтон с выражением недовольства и удивления на лице. В смятении Маргарет быстро прошла мимо него, не сказав ни слова, только низко поклонившись, чтобы скрыть внезапную бледность лица. Он так же низко поклонился в ответ, а затем закрыл за ней дверь. Торопясь к миссис Баучер, она услышала стук закрывшейся двери, и ей показалось, что он стал последней каплей, переполнившей чашу ее унижения. Мистер Торнтон был тоже раздосадован, встретив Маргарет в доме Хиггинса. У него было доброе сердце — отнюдь «не из камня», как выразился Николас. Но гордость не позволяла ему открыто проявлять доброту. Он не хотел прослыть мягкосердечным, но желал, чтобы его признавали справедливым. Он понял, что был несправедлив, презрительно разговаривая с тем, кто смиренно и терпеливо прождал его пять часов у ворот фабрики. Этот человек дерзко разговаривал с ним, но и он сам ответил на дерзость грубостью. За это «смутьян» даже понравился ему — мистер Торнтон, осознав собственную раздражительность, решил, что они с Хиггинсом, возможно, стоят друг друга. Кроме того, мистер Торнтон не мог забыть те пять часов ожидания, что Хиггинс провел под его окнами. У него самого не было свободных пяти часов, и все же он отвлекся на час или два от своих нелегких раздумий и других обязанностей, чтобы собрать более точные сведения о Хиггинсе, его характере и образе жизни. Он вскоре убедился, что все, что сказал Хиггинс, — правда. И эта правда, словно волшебное заклинание, пробила броню и проникла до самого сердца. Терпение этого человека, благородство его побуждений заставили мистера Торнтона забыть отвлеченные рассуждения о справедливости и прислушаться к голосу сердца. Он пришел к Хиггинсу сказать, что примет его на работу. Его больше раздосадовало присутствие там Маргарет, нежели ее последние слова, поскольку он понял, что она и была той самой женщиной, которая побудила Хиггинса прийти к нему. Он боялся позволить себе думать о ней, считая, что поступает так просто потому, что ему это кажется правильным.

— Значит, эта дама и была той самой женщиной, о которой вы говорили? — с негодованием спросил мистер Торнтон у Хиггинса. — Могли бы сказать, что это была она.

— И тогда, быть может, вы бы стали разговаривать более вежливо. Что бы сказала ваша мать, если бы услышала, как вы говорите, что в женщинах корень всех зол? Может быть, она велела бы вам прикусить язык?

— И вы, разумеется, передали это мисс Хейл?

— Конечно сказал. По крайней мере, я полагаю, что сказал. Я сказал ей, что вы предложили ей не вмешиваться в то, что касается вас.

— Чьи это дети, ваши? — Из тех сведений, что получил, мистер Торнтон ясно представлял, чьи это были дети. Но он чувствовал себя неловко и решил сменить тему разговора.

— И не мои, и мои.

— О них вы и говорили мне сегодня утром?

— А вы сказали, что моя история, может, правда, а может, и нет, но уж слишком невероятная? — ответил Хиггинс резко. — Хозяин, я не забыл.

Мистер Торнтон помолчал минуту, а потом сказал:

— Я тоже помню, что сказал. Я не имел права так говорить. Я не поверил вам. Я бы не смог заботиться о детях другого человека, если бы он обошелся со мной так, как, я слышал, обошелся с вами Баучер. Но я знаю теперь, что вы сказали правду. Я прошу прощения.

Хиггинс не повернулся и не сразу ответил. Но когда он заговорил, его тон смягчился, хотя речь все еще звучала достаточно грубо:

— Не ваше дело, что произошло между мной и Баучером. Он мертв, и мне жаль. Вот и все.

— Да, это так. Вы согласитесь работать у меня? Я пришел за этим.

Хиггинс поколебался, и упрямство едва не взяло верх над здравым смыслом. Он знал, что, если не ответит, мистер Торнтон не повторит свой вопрос. Хиггинс посмотрел на детей:

— Вы называли меня наглецом, лжецом и смутьяном, и, не слишком погрешив против истины, вы могли бы сказать, что время от времени я склонен выпить. А я называл вас тираном, и упрямым бульдогом, и бессердечным и жестоким хозяином. Все так. Но ради детей… Хозяин, вы думаете, мы можем поладить?

— Ну, — ответил мистер Торнтон, улыбаясь, — я предлагаю вам не дружбу. Но есть одна надежда, говоря вашими же словами: хуже, чем сейчас, ни один из нас друг о друге не скажет.