Север и юг

– Рабство всегда представлялось мне злом, – произнесла она негромко. – Когда человека – неважно, по какой причине – низводят до вещи, это развращает. Те, кто сейчас обладает властью, считают, что презирают они лишь рабов… Глупость. Друг к другу они точно так же относятся. Сегодня два купца хлопают друг друга по плечам и зовут братьями, но если завтра один из них окажется в клетке за долги – и никто ему и руки не протянет, включая давешних приятелей. Как будто человек, проданный в рабство, лишается всех чувств, не ощущает боли, перестаёт быть равным, превращается в говорящее животное. Абсурд! Как если бы один ценился меньше другого из-за… из-за… да хотя бы из-за светлых волос или чёрных глаз! Рабство – зло, – повторила она, покачав головой. – Люди, лишённые надежды на будущее, лишаются и последнего достоинства. Многие рабы уже не стремятся к свободе, а лишь хотят продать себя подороже. Видели ли вы слепых водоносов в городе? А вышивальщиц, у которых изуродована одна нога так, что они не могут сами ходить? А евнухов-скопцов? А знаете ли вы, что многие рабы добровольно предлагают себя изуродовать – ведь на их работе это не сказывается, а хозяин может не беспокоиться о том, что слепец и хромоножка сбегут и введут его в убыток. Те же, кто метит в евнухи, ради какой-никакой власти и сытой жизни сами себя оскопить готовы. Это ли не страшно?

У Фог язык к нёбу точно присох.

– Я… я не знала, – ответила она, чувствуя себя отчего-то виноватой.

– И хорошо, – вздохнула жрица, разворошив бумаги. – Что же до торговли кимортами, то это страшно вдвойне. Если власть над обычным человеком так развращает, что же чувствует тот, кто заполучил киморта, подобного божеству? Чего может возжелать такой «хозяин»? На что замахнуться? И как он употребит свою власть? Ладно ещё для гаремных утех, но ведь киморт, пусть и со сломленной волей, способен необратимо изменить мир – или исказить. Пустыня вокруг не даст забыть об этом… Впрочем, я слишком увлеклась, – оборвала она сама себя. – Что толку в рассуждениях о морали, когда нужны действия? Начнём-ка с малого. Настар, помоги гостье с её ушибом – не дело, если нога опухнет.

Фогарта хотела запротестовать – мол, само заживёт, но тут увидела, как сосуд со льдом парит в воздухе, а потоки морт изящно обвиваются вокруг него, удерживая в воздухе и сохраняя низкую температуру.

– Так вы киморт? – восхищённо выпалила она. – Ой, а я думала, что киморты в пустыне не живут! Столько городов обошла – и ни одного не встретила. Только в Шуду эстру видела на базаре.

– Многие эстры попадают сюда после сброса, но пустыня жестока. Не успеешь обратиться к спутнику – расстанешься с жизнью, – ответил Настар. Голос у него оказался приятный, хоть и довольно высокий для мужчины. – Ишмиратцы странствовать не любят, а северяне… нас мало. Я прибыл в Ашраб пятьдесят лет назад, чтобы изучать чудеса пустыни, но встретил Унну, полюбил и остался в храме.

«Пятьдесят лет!» – пронеслось в голове.

Жрица не выглядела старше сорока; скорее всего, возлюбленный поддерживал её молодость своими силами. Фогарте раньше приходилось слышать о подобных случаях, но наблюдать воочию – ещё никогда. В полнейшем замешательстве она позволила снять с ушибленной ноги сандалию и лишь затем осознала с запозданием, что изящные руки, которые за ней ухаживают, принадлежат не северянину.

Сидше мягко, но непреклонно оттеснил в сторону любовника жрицы и забрал у него склянку с лекарством; прикосновения тонких пальцев были невесомыми, мазь сильно холодила, но Фог всё равно бросило в жар.

«И все это видят».

– Как я говорила уже, ни одна священная книга не запрещает любовь, – произнесла Унна, улыбнувшись, точно разгадала её мысли. – И, как верно заметил Сэрим, ничто не мешает киморту стать жрецом. Если Карающий Ветер послал мне такого спутника – значит, Ветру было угодно, чтоб этот клинок, – она похлопала по кинжалу у себя на поясе, – послужил ему дольше, чем отмерено простому человеку.

Сидше продолжал осторожно, самыми кончиками пальцев втирать лекарство; он ни разу не позволил себе скользнуть взглядом выше щиколотки, но всё равно казалось, что хиста слишком коротка, а нижние платья чересчур тонки.

«Спасибо, дальше я сама», – хотела сказать Фог, но вместо этого отчего-то произнесла дурацким голосом, странно взрослым и хрипловатым:

– Там сбоку ещё болит… Наверное, тоже ударилась. Унна, что делать? Начинать войну с работорговцами?

Некоторое время царила полная тишина; все смотрели куда угодно, только не на ловкие пальцы, ласкающие лодыжку, но воздух был буквально пропитан напряжением, точно перед грозой. А затем жрица пожала плечами и ответила как ни в чём не бывало.