Север и Юг

Маргарет вышла из комнаты. Мистер Торнтон выдержал небольшую паузу. Он был раздосадован тем, что они снова не поняли друг друга. Чувство горечи заставило его относиться к своим словам с удвоенным вниманием, что придало им особый вес.

– Я считаю, что мои интересы идентичны желаниям «рабочих рук», и наоборот. Мы часто называем наемную силу «руками». Я знал, что этот технический термин не понравится мисс Хейл, поэтому не использовал его при ней, хотя рабочий люд так называли еще до моего рождения. Возможно, однажды, в далеком будущем – в Утопии другого тысячелетия, – единство замыслов производителей и работа «рук» реализуются на практике. Я даже готов признать республику идеальной формой правления.

– Кстати, мы можем перейти к «Республике» Платона, когда закончим читать Гомера.

– Во времена Платона вполне могло оказаться, что все мы – мужчины, женщины и дети – соответствовали бы описанной им республике. Но давайте рассмотрим конституционную монархию при нашем нынешнем состоянии морали и интеллекта. В младенчестве мы требуем мудрого деспотизма, который управлял бы нами. Почему детство и юность воспринимаются нами такими счастливыми этапами жизни? Потому что они проходили под надежной защитой твердой и благоразумной власти родителей. Я согласен с мисс Хейл, что иногда мы относимся к рабочим, как к своим детям. Но мне чужда идея о том, что нам, промышленникам, хотелось бы удерживать их в виде великовозрастных недорослей. Я утверждаю, что деспотизм является для них лучшим способом управления. Поэтому в рабочие часы, когда я контактирую с ними, мне приходится быть властным автократом. Я использую свою проницательность – без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере немало, – для принятия мудрых законов и справедливых решений, способствующих ведению бизнеса. Да, эти законы в первую очередь выгодны мне и, только опосредованно, моим рабочим. Но я никогда не стану отчитываться перед подчиненными и отступать от своих планов под давлением их стачечных комитетов. Пусть бастуют. Моя фабрика понесет убытки, но рабочие в конце концов поймут, что я никогда не проявлю слабость и не поменяюсь ни на йоту.

Маргарет вновь вошла в комнату и молчаливо занялась своим рукоделием. Мистер Хейл ответил:

– Смею сказать, я мало разбираюсь в данной теме, но, исходя из известных мне фактов, могу предположить, что народные массы уже вошли в тот проблемный возраст, который находится между юностью и зрелостью. Многие родители совершают большую ошибку, настаивая на безоговорочном подчинении своих отпрысков. Вместо того чтобы разъяснить их обязанности, детям вбивают в голову правила: «Приходи, когда позовут» и «Делай, что тебе сказано!» Но мудрые люди пестуют желание детей действовать независимо. Когда их абсолютная родительская власть прекращается, они становятся друзьями и советчиками. Если я ошибаюсь в своих рассуждениях, вспомните, что именно вы предложили такую аналогию.

– Недавно я услышала историю, – сказала Маргарет, – которая случилась в Нюрнберге примерно три-четыре года назад. В одном большом особняке, служившем раньше домом и складом, жил богатый человек. Ходили слухи, что у него был сын, но точно об этом никто не знал. В течение сорока лет эти слухи то возникали, то пропадали… но полностью не исчезали. После смерти мужчины оказалось, что он действительно имел сына, вполне взрослого человека с недоразвитым интеллектом. Отец, желая уберечь ребенка от ошибок и искушений, воспитывал его странным образом. И когда это взрослое дитя было выпущено в мир, каждый дурной советчик получал над ним власть. Сын богача не отличал хорошего от плохого. Его отец сделал огромную ошибку: заботясь о невинности мальчика, он вырастил свое чадо в полном невежестве. После четырнадцати месяцев разгульной жизни разорившийся наследник был взят городскими властями под надзор, иначе он умер бы от голода. Этот человек знал лишь несколько слов. Он даже не мог просить милостыню.