Сеть птицелова

И в некотором смущении поцеловав ей на прощание руку, удалился обратно под сень своих дремучих лесов, оставив княжну на попечение жующего соломинку бородатого Игната, во все время их беседы слишком пристально глядевшего в сторону. Да, размышляла не без самодовольства Авдотья, разбирая на столе в беседке срезанные розы, смешивая в вольной пропорции розовое, алое и белое, кто бы мог подумать, что война обернется для нее столь романтическими приключениями! Ведь разве можно сравнить пусть даже самые роскошные и веселые балы, даваемые Габихом и Щербицкими, с нынешним утром в духе шиллеровских «Разбойников»? Сегодня ее неброская, м-м-м, красота явно произвела впечатление. И на кого! На убежденного, по словам отца, бобыля, рачительного хозяина и увлеченного картежника, а ныне героя и патриота – освободителя земли русской от Буонапартовой орды!

Speaking of devil…[34] Она заметила на ведущей к беседке дорожке знакомый мундир и, – будто майор мог прочесть ее мысли, фривольные, но и весьма патриотические, – поспешно откинулась в густую тень в глубине беседки. Беседовать с вражеским артиллеристом после встречи в лесу она не желала. Но он, казалось, и не рассчитывал ее застать, потому как сел прямо на ступеньку бельведера: лицом к раскинувшемуся виду, спиной к спрятавшейся Авдотье, явно наслаждаясь прохладным ветром с реки. Авдотья еле слышно вздохнула: и как, скажите на милость, ей теперь выбраться незамеченной? Как вдруг, к полной неожиданности для Дуни, де Бриак запел.

Это была странная, однообразная песня, где она не могла разобрать всех слов, – и немудрено. Средневековая баллада была на старофранцузском, но негромкий чистый голос де Бриака завораживал. Простая мелодия неспешно плыла над барским садом и над рекой, разворачивалась, как бесконечная спираль. И застывшей Дуне казалось, будто небо над французом налилось нездешней синевой, а вместо сельского пейзажа перед ней суровой громадой встают Пиренеи. А у их подножия, разбрасывая седые ошметки горькой пены, гулко бьется дикая волна Бискайского залива.

В песне пелось про некую даму – нежного врага, что, заразив трубадура болезнью любви, отказывалась излечить несчастного от страданий, но Авдотья откуда-то догадалась: де Бриак поет не об оставленной где-то в Гаскони возлюбленной и уж тем паче не о ней, Дуне. Это тоска по дому. И сама вдруг остро запечалилась о московском своем особняке, представляя его почему-то зимой. Заскучала по поднимающемся прямиком вверх в морозный воздух березовому дымку из множества труб, по радостной воскресной перекличке колоколов из ближних и далеких церквей, жарко сияющему под солнцем снегу на улицах, с наезженными санями глубокими колеями. Ах, как Дуня вдруг захотела вернуться домой и позавидовала барышням Щербицким – ведь те уж совсем скоро окажутся в своем особняке на Английской набережной! Она так расстроилась, что громко, как дворовая девчонка, шмыгнула носом.

Песня мгновенно оборвалась. Голова в черных кудрях резко развернулась в ее сторону.

– Прошу меня извинить, – вскочил на ноги де Бриак. – Я думал, что один.

Дуня тоже встала, придерживая рукой оставшиеся нераспределенными по букетам цветы:

– Не стоит извинений. У вас… чудесный голос.

Она хотела добавить, что тоже не сразу его заметила, – оттого и не поздоровалась, но это было бы слишком явной ложью.

– Вы, очевидно, искали уединения, – поклонился де Бриак. – Не смею более его нарушать.

И уж было развернулся, когда Дуня его окликнула: напротив, сказала она, желая избежать неловкого прощания, у нее появились новости, касаемые «их дела».

– О! – только и сказал француз и присел на краешек стула – все еще явно смущенный, что она застала его песнопения на природе. – Я весь внимание.

– Я повстречалась с куафером графа Щербицкого, – сказала, не поднимая глаз от цветов на коленях, Авдотья. – И выяснила, где он находился об этом и о позапрошлом годах, когда убили первую девочку. – Де Бриак молчал, а Дуня продолжила: – В десятом году хозяин взял его с собой в имение в Ярославской губернии. Это… – она решила упростить майору географическую задачу, – недалеко от Волги. И далеко отсюда, – закончила она.

– А на прошлой неделе? – спросил де Бриак. Голос его внезапно сделался холодно-учтив.

Дуня сглотнула, пожала плечами, а потом решила сказать правду:

– А на прошлой неделе он уже сбежал от Щербицких в партизанский отряд.

Тишина – стало слышно жужжание насекомых за резными стенками беседки. Дуня подняла на де Бриака испуганные глаза: темные губы плотно сомкнуты, веки полуприкрыты. Что она наделала?! А если он начнет ее допрашивать? Пытать, как турки? Или все же французы не такие нехристи и он ее пожалеет, но попросит поклясться на Евангелии, и тогда…

– Позвольте поинтересоваться, – произнес он наконец, – откуда у вас появились столь разнообразные сведения? И насколько мы можем им доверять?

– Мы можем, – прошептала Дуня.