Сестры зимнего леса

Под наигрыш Янкеля-Скрипача мы вслед за женихом и невестой проходим в дом. Там уже ждут Вельвель-Горластый, Янкель «Коль-Микдаш» Кретенко, Мотя-Флейтист, Зендер-Трубач. Они начинают играть. Гершель-Всесвятец дует в тубу, Гутник – в тромбон, Иссер-Здоровяк бьёт в барабан. Тут и Шевченко-Гой, и Бойко-Свистун. Похоже, на свадьбу собрались все Дубоссары.

Пахнет жареным луком и курицей, наваристым борщом и сладкими кугелями с изюмом. Я улыбаюсь. Лайя, да и не только она, уже притоптывает ногой в такт музыке. Люди начинают рассаживаться за составленными в длинный ряд столами.

– Давай вот тут, с краю, сядем, – говорит Лайя и тащит меня сквозь толпу. – Я ещё потанцевать хочу.

Садимся. По тарелкам уже разложены небольшие порции гефилте-фиш. Фаршированная рыбка! Рот наполняется слюной. Лайя, перехватив мой взгляд, хихикает:

– Поосторожней с хреном. Говорят, его готовила госпожа Тенненбаум и он такой ядрёный, что мёртвого из могилы поднимет.

– Кто тебе сказал? – Я прикрываю рот рукой, чтобы не расхохотаться.

– По-моему, она просто пытается заранее убить всякого, кто посмеет взглянуть на её драгоценную Файгу, – Лайя подмигивает.

– Или чтобы у смельчаков жутко несло изо рта.

Мы обе прыскаем.

– Ну так как? Попробуешь? – подзуживает Лайя.

– Смотри и учись!

Музыканты уже совсем раздухарились. Сестра вскакивает с места и впархивает в танцующую толпу. Она будет не она, если не повеселится как следует.

Беру вилку, намереваясь подцепить кусочек сладковатой рыбы с острой свеколкой, и тут вновь вижу, что Довид на меня смотрит. Он танцует, покачивая головой и вопросительно приподнимая бровь. Эх, мне бы хоть чуточку Лайиной беззаботности! От его взгляда меня бросает в жар. Решительно отворачиваюсь. Сердце сжимается. Не смотри на него, Либа, не смотри. Он не для тебя.

Возвращаюсь к рыбе и обнаруживаю, что аппетит пропал. Вспоминаю тятю в обличье медведя. Нет, никогда мне не бывать такой, как все. Довид Майзельс, мясников сын, определённо не про меня. Вот уж не гадала, что когда тятя рассуждал о моём будущем учёном муже, речь шла о медведе. Встаю, выхожу на свежий воздух и натыкаюсь на отца, стоящего у двери.

– Тятя!

– А, моя мейделе! Что это ты тут?

– Можно тебя кое о чём спросить?

– Не сейчас, дочка. – Он качает головой. – Я вызвался охранять дверь, чтобы на праздник не пробрались всякие архаровцы, желая полакомиться на дармовщинку. Весь кахал делает это по очереди, а теперь я вызвался, чтобы остальные могли повеселиться и поесть. Заодно попросил Шмулика-Ножа прогуляться вокруг. Что-то нынче не то, нюхом чую. Надеюсь – ошибаюсь.

– И как же ты это чуешь? – я прищуриваюсь.

Неужели он сейчас откроет чуть больше о себе, а заодно и обо мне самой? Сказать ему о моих ногтях-когтях или нет? Может быть, он уже знает…

– Шнобелем, разумеется, шнобелем, – смеётся тятя. – Семерым он рос, а мне достался. Хорошо, хоть у тебя не такой. Ладно, не бери в голову, всё это бабкины сказки. Иди внутрь, зискэлех, сладенькая моя, иди и как следует повеселись. Один Айбиштер[17] знает, когда теперь в Дубоссарах вновь натянут хупу.

Ужасно хочется спросить, на что он намекает. Значит, мою свадьбу будут играть не здесь? Впрочем, я понимаю, что сейчас не время и не место для подобных бесед. Вздохнув, возвращаюсь, откуда пришла. Уже подают борщ, и я торопливо сажусь на своё место. Казанок борща госпожи Вайсман – это просто колодезь живых вод и потоки с Ливана.

12 Лайя