Сестра Монгольфье

«…но дальше – за древесными дверьми —
постой. еще – дыхание возьми.
оно и так давно проходит мимо,
бесплотное, неразличимо с дымом,
ненужное; и что мне этот дым.
но говорящий лес неуязвим…»

или

«дойдет до сердца, никуда не деться, пока живешь
                                                                   и вспомнить недосуг:
стоял июль. единственное детство горячей бирюзой текло
                                                                                            из рук;
и, шаг за шагом делаясь прозрачней, как трепет
                                                               стрекозиный за спиной,
брело сквозь одичалый сумрак дачный, высоковольтный,
                                                                   хвойный, проливной».

Как изучаются заговоры? Их собирают, классифицируют, проводят лингвистический анализ. Очень важно, какая модель мира за ними стоит. Насколько, например, белорусские заговоры вписываются в индоевропейский контекст вместе с литовскими? А цыганские вписываются?

Я это вот к чему. С лингвистическим анализом мы в современной критике встречаемся повсеместно, а вот анализ мировоззрения исчез полностью. И это связано не только с отказом филологов от обобщений, это связано с отсутствием у самих поэтов цельной картины мира и желания ее иметь. «Кавказ подо мною», «Выхожу один я на дорогу», «Это море легко на помине» и т.д. Это точки отсчета, выбор оперативной или стратегической позиции, системы координат, в которой можно ориентироваться и если не жить, то выживать. В недовоплощенных мирах полутонов, полусмыслов и полулюдей жить невозможно, какими бы витиевато-загадочными они ни были. Если вы хотите охмурить читателя – одно дело, если предлагаете путь и образ жизни – другое. Прямых рецептов спасения не существует – люди воспринимают путь через творчество поэта, откликаясь на отдельные стихотворения, строфы, даже строчки.

Мандельштам оставлял печать своего миропонимания почти на каждом стихотворении. Мировая культура, бытование личности и народа, любовь, смерть, родина… Стихотворение «Кому зима арак и пунш голубоглазый», с которого я начал этот очерк, должно было публиковаться по замыслу автора вместе со смежным «Умывался ночью на дворе». Стихи взаимодополняли друг друга: живописная сказочность первого текста хорошо оттенялась реалистичной и строгой онтологичностью второго. Двумя этими текстами задавался, на мой взгляд, двужильный вектор развития родной словесности – урок, нами практически не усвоенный. Тем приятнее слышать отголоски этих интонаций в стихах Екатерины Перченковой.

«…кандалакша хатанга колыма
в глотку заколоченная зима

…..
кто болел от холода тот потом
ходит по реке жестяным плотом

….
где слепая дымная иордань
приняла в объятья любую пьянь

….
будто наледь сколота с потолка
трещинами ходит по дну зрачка…»

или

«…эти реки, они называются цна и пра,
темные и золотые, как змеи в густой траве.
дышишь, и чудится запах речной воды.
смотришь – в глазах остается пустой осадок.
вот твоя родина, сладок ли этот дым?
слезы глотаешь – и отвечаешь: сладок».