Серые пчелы

Прислушиваясь, отметил Сергеич, что солнце наконец спряталось. И как только спряталось оно окончательно, громче стала тишина, более явной она стала. Ее можно было погладить, как кошку или собаку, она была теплой и ластилась к пчеловоду, словно выпрашивала и от него участия, сочувствия к ее жизни, к ее звукам. И он, уже привыкший к отсутствию солнца, принялся дополнять тишину шуршанием – поисками того, из чего можно было бы разжечь костер. Собрав ветки, веточки и даже две дощечки от ящика, чиркнул Сергеич спичкой, и этот «чирк» тоже влился в тишину, стал ее собственностью, ее составной частью, нотой ее бесконечной музыки.

А потом над костром закипал подвешенный чайник. А Сергеич, возбужденный новым переездом и красотой окружающей природы, бродил кругами, подбирая еще ветки для костра, оказавшегося слишком «прожорливым».

Утром, открыв глаза, он больше не сомневался, что попал в рай – в сказку, где природа не просто служит человеку, а прислуживает ему, где солнце ждет, пока человек не закончит свои дневные дела, и только потом уходит. Где воздух звенит невидимым колокольчиком. Где можно быть независимым и невидимым, где у всякого живого существа, даже у деревьев и виноградной лозы, есть голос.

Указанная Айсылу тропинка вывела его к источнику, и там Сергеич умылся и проснулся окончательно. Возле журчащей воды птичье пение звучало еще громче. Под голоса птиц мысли его наполнились необъяснимой уверенностью в том, что все плохое позади, а впереди – заслуженный покой и жизнь в согласии с пчелами, а значит, и в согласии с природой.

Две баклажки родниковой воды он принес и оставил возле «четверки», зеленый цвет которой теперь терялся из-за более яркой зелени окружающей природы. Пластиковую канистру Сергеич оставил в машине – носить по двадцать литров от источника до палатки было бы ему не под силу. Возникло в нем желание помыть ее, вытереть с нее пыль и грязь дорог, чтобы заблестела она. Но причины мыть и драить машину у Сергеича не было. Моют и чистят машины, когда они новые, когда надо ехать в город или в гости. Да и ей, будь она живая, а не железная, наверняка не захотелось бы сейчас попадаться кому-нибудь на глаза или привлекать к себе внимание. Точно так, как взрослому человеку, которому по пьянке фингал поставили, не хотелось бы на улицу выходить и знакомых встречать.

Вспомнил Сергеич о деньгах на автостекла, которые ему при въезде в Крым от имени журналистов передали. И журналисты вспомнились, безразличные, нагловатые. Как-то даже не складывались вместе эти деньги и те журналисты. Но всякое ведь бывает!

«Починю! – мысленно пообещал он странным благодетелям, которые деньгами его пожалели. – Обживемся сначала тут, а потом починю!»

Мыслям своим Сергеич улыбнулся, поймав себя на том, что думает одновременно и за себя, и за машину, и за пчел. Словно все они – одна семья и на одном языке говорят. Но ведь так оно и было. Нет у него сейчас другой семьи, кроме пчел. Машина – это так, железо! А вот то, что от его семьи человеческой осталось, живет далеко отсюда, в Виннице. Живет и не жалуется на его, Сергеича, отсутствие. Но он их, конечно, помнит, он их не только в памяти, но и в сердце держит обеих: и жену, и дочку. И если жену можно было бывшей называть, то уж дочь точно бывшей быть не может. Дети всегда твои, где бы ни жили и сколько бы ты с ними ни ссорился! Анжелике уже шестнадцать! У нее, наверное, и ухажер есть. Интересно, она ему об отце рассказывает?

Нагревался день быстро, это Сергеич макушкой своей ощутил. Кепку нашел оранжевую. В руках покрутил, вспоминая, как по телевизору раньше каждый матч «Шахтера» смотрел. «Где они теперь играют? – подумал. – Точно не в Донецке. Там не до футбола!»

После полудня потянуло пчеловода на странствия. Решил он к поселку, к Куйбышеву прогуляться. От пасеки Ахтема, к которой он присоседил свои ульи, дорога не могла быть длинной. Ведь ехали они сюда с Айсылу накануне минут десять. Вышел Сергеич на грунтовку и увидел перед собой он как на ладони. В жарком желто-оранжевом солнечном свете поселок внизу дрожал из-за плавящегося под солнцем воздуха. И крыши домов дрожали, не стояли на месте. И еще казалось теперь Сергеичу, что не так уж и близко отсюда до поселка. Казалось, что высоко он на горе стоит. И только очевидная легкость и прямота дороги, идущей вниз, несмотря на внезапно возникшие сомнения, все равно позвали Сергеича в путь. О том, что потом придется обратно сюда возвращаться, думать пчеловоду не хотелось. Да и для возраста своего, и для своей ненавязчивой инвалидности, в которой Сергеич иногда не без повода сомневался, был он еще очень даже крепок. С момента въезда в Крым ни разу кашель его не побеспокоил! С дыханием вообще проблем не возникало! Воздух тут такой, как чай со сливочным маслом. Хочешь – дыши им, хочешь – пей его, хочешь – ешь! Вот бы сейчас Пашку сюда! Он, по привычке своей, стал бы взглядом что-то плохое выискивать и очень быстро дурнем бы себя почувствовал, потому что нет тут ничего плохого. И люди хорошие, и природа, и воздух, и солнце!