Сервантес

— Сама не знаю, клянусь спасением души, — отвечала она. — Я тоже слушаю чтение и, по правде говоря, хоть и не понимаю, а слушаю с удовольствием. Только нравятся мне не удары — удары нравятся моему отцу, а то, как сетуют рыцари, когда они в разлуке со своими дамами; право, иной раз даже заплачешь от жалости.

— А если бы рыцари плакали из-за вас, вы постарались бы их утешить, милая девушка? — спросила Доротея.

— Не знаю, что бы я сделала, — отвечала девушка, — знаю только, что некоторые дамы до того жестоки, что рыцари называют их тигрицами, львицами и всякой гадостью. Господи Иисусе! И что же это за бесчувственный и бессовестный народ: из-за того, что они нос дерут, честный человек должен умирать или же сходить с ума! Не понимаю, к чему это кривляние, — коли уж они такие порядочные, так пускай выходят за них замуж: те только того и ждут».

Весьма интересное наблюдение автора из «Дон Кихота» — в рыцарских романах каждый находил то, что было интересно именно ему, — мужу — мужево, жене — женово, дочери — дочерево.

О том, что эти произведения действительно производили на эмоции и чувства читателей впечатление необычайное, повествует и Франциск Португальский в книге «Искусство светского обхождения». Он рассказал об одном своем вельможном родственнике, который, однажды придя домой, застал всю свою семью рыдающей над «Амадисом». Оказалось, что они только что прочитали о его кончине.

Известный исследователь Марселино Менендес-и-Пелайо^{163} полагал, что успех этого жанра заключался в том, что он развлекает и взывает к добрым чувствам, сюжеты динамичны и основаны на принципе «узнавания». Привлекало читателя и использование в этом типе романа вечных тем: любовь, разлука, смерть, предательство, борьба добра и зла (добро всегда торжествует). И все это происходит в неком идеальном мире, где все невозможное возможно. Роман благодаря всем этим нехитрым премудростям целиком поглощал внимание своего читателя.

Рыцарские романы, наверняка на подсознательном уровне, отвечали общему умонастроению эпохи. Хотя героями были вымышленные рыцари, все события происходили в нереальном, фантастическом мире и подавались в идеализированном виде, сами герои и их подвиги были близки людям, которые были воспитаны на идеалах Реконкисты, борьбы за христианскую веру и родную землю. Рыцари и преданные им дамы демонстрировали те же качества, которыми хотел бы обладать любой мужчина и любая женщина, потому в их сердцах эти романы находили горячий отклик.

И наконец, как мы уже писали, рыцарские романы — это просто интересное и занимательное чтиво для всех сословий и возрастов, но зацикливаться на этом жанре — значит обеднять свою душу, мировоззрение. А половодье рыцарских романов грозило и для самой литературы застрять в тупике. Заметим, что Сервантес был не первым художником, который критически-сатирическим оком взглянул на этот вид литературы.

Еще Ренессанс развил и заострил эту традицию, что видно на примере писателей итальянского Возрождения — Ариосто,^{164} Пульчи,^{165} Боярдо^{166} и других авторов конца XV века. Они представляли своих героев, прославленных и непобедимых рыцарей, то отвергнутыми любовниками, то обманутыми простодушными поклонниками. Бесспорно, до буквально гротескных сцен «Дон Кихота» им далеко, но сам комический элемент уже присутствует в произведениях строго героического характера. Сервантес знал труды как Боярдо, так и Ариосто, что явствует из текста «Дон Кихота», но в отличие от итальянских авторов он первый создал подобное произведение в прозе — роман, а не стихотворную поэму, как его предшественники.

В самой Испании нападки на рыцарский роман начались практически сразу же после его появления и не прекращались на протяжении всего «испанского» периода этого жанра. Эти критики, конечно, были интеллектуалами, которые по уровню своего развития не могли прельститься досужими похождениями странствующего рыцарства.

Первым умом, обратившим критический запал против рыцарских романов, был испанский мыслитель и философ Хуан Луис Вивес. Он оценил эти произведения как плод «ленивого и невежественного ума», они одинаково вредны как для мужчин, так и для женщин, «делая их бесчестными и грубыми, укореняя и развивая жестокость, разжигая ярость и возбуждая жестокие и развращенные вожделения». В «Диалоге о языке» (ок. 1533) другой испанский ученый Хуан Вальдес находил, что рыцарские романы написаны в плохом стиле, испорченным языком, полны лживости в освещении «величайших пороков» — высокомерия, тщеславия, зависти, злобности, вражды, убийств и т. д. Автор признается, что долгое время он просто бредил этим вздором, пока не перечитал все имеющиеся в его распоряжении рыцарские романы.

Критикой произведений этого жанра занимались и другие видные умы Испании этой эпохи: историк Хуан де Мариана,^{167} теолог Педро Малон де Чайде, поэты Мигель Санчес де Лима и Алонсо Лопес Пинсьяно и многие другие.