Серп демонов и молот ведьм

– Я?! – растерялся под напором рассказчицы обозреватель. – Нет… не бегал, ходил строем, – ответил, придумывая, чем бы поддержать сумбурный отроческий отчет. – Хотел… хотели однажды провести физический опыт: подглядеть в щелку за девчонками в бане… Но я передумал. А после жалел целых две учебных четверти. Ведь это тоже в некотором роде наука. Но как об этом писать… пионерам? Впрочем, вы зря ополчились на наряжающихся пестрых отроковиц и на вожделеющих юнцов. Это ведь жестокий научный факт – простой абсолютный закон поставленной наблюдать за нами природы. Сколько уж слажено чудесных статей и сложено прекрасных фильмов о диком мире и его едином законе – наряжании елки спаривания. Толстые потешные жабы надувают разбухшие красные щеки. А жабицы вожделенно меняют тон и ритм нервического квакания. Почти как мы. Самцы щеглов даже изменяют рисунок полета перед брачным балом, а щеглихи так выворачивают шеи, глядя на бесящихся супругов, куда там нашим тянущим шеи щеголихам и выпрыгивающим из ножен гусарам. В любой природной животной субстанции, да и в травяной и цветочной, думаю, сделан простой эффектный механизм наряжания, брачного пестрого костюма и кокетства – средства предоления мертвенного безродья. Это простой, давно съеденный наукой и принаучной журналистикой факт.

– Ах, как весело! – в бравурном восторге взвилась дамочка. – Ах, как научно вы обозрели здесь природную карусель. Значит так, научили Вы меня. Кругом бал целесообразности, стройный хор естественного подбора и отбора. Ну, усугубленный чуть свинничанием свиней людской породы. Хорошо, а ты сам на что?

– Я? – удивился газетчик. – В каком смысле?

– Вот и правда, есть ли ты сам в каком-то смысле. Поставили наряжаться и трахаться, и стой. Можешь ли ты, господин газетчик, что-нибудь толковое, лично тобой истолкованное и придуманное сделать с собою левою рукою, распорядиться хоть шестереночкой, хоть маслица подлить в этот свой научный механизм, а на самом деле сунуть хоть куда нос в этом темном беспросветном шкафу, пронафталиненном и забитом ненужным хламом знаний. Зачем тебе все это, ну… чертежи, по которым, якобы, строится эта старая… богадельня. Ты в этом мире никто, былинка, гонимая слабым ветерком событий. О! – не дай… бог буря, – воскликнула, усмехаясь, особа. – Вы никто, и я никто, – тихо добавила она. – Мы игрушки в руках вашей физики и химии, в ногах вашей механики и в голове крупных компьютеров, спрятавшихся от нас там! Там, наверху. Вы маленькая прыгающая от разряда единичка, ничего не значащая и не понимающая, а я – вообще нолик, полный терзаний. И мы с вами – просто игра разрядиков в большой машине. Так давайте, играйте… А не стойте с выпученными в научно-познавательном экстазе глазами.

– Ну уж нет, – в ожесточении воспротивился явной провокаторше упертый журналист. – Мы уж сами как-нибудь… Мы можем…

– Ой! Ой, – задохнулась в смехе дамочка, хлебнула остывшего кофе и поперхнулась. —

Они могут, они… умру сейчас, некому хоронить будет…

– Да-да. Я хоть и маленький червячок на почвенном теле, но ползу сам. Могу постараться, турнуть себя – и напишу приличную статью, а не набор бредней, чтобы закрыть месячную норму. Захочу – хлеб отрежу ровно и красиво и намажу симпатичный пышный бутерброд, а не комок жратвы. Могу заставить себя выйти без зонта под дождь, ловя губами капли, если забыл ток древних дождевых потоков по лицу. Могу, червячок, посадить на шести жалких сотках шесть тысяч разных цветов, буйно путающихся шелковым ковром под ногами, и не посадить капусту или гору битых водочных бутылей. Я что-то могу сам и не хочу сдавать эту маленькую вольность, волну воли – на сжирание тупой необходимости или целесообразности. Закону природного порядка. Мы нарушители, мы – сами. И вы – тоже.