Серп демонов и молот ведьм

Знаете, мы бы не стали, пожалуй, сильно клясть те непорядки: дело прошлое. И глядя нынче слезящимися гнойными глазами на вопли колченогих старушенций, костлявой стеной встающих на защиту зверушек, на пожилых гарпий, похоронивших уже по три-четыре мужа на ближних и дальних погостах, а теперь слюной и клюкой тычащих в рожи бусурманам, загоняющим мурлыкающих бесхозных тварей в новые короба, – глядя на это, сказали: возьмите, бабушки-тетушки, по одной этой живой душе в свои кислые от щей хоромы с обвалившимися от пьяных соседей потолками и с покосившимися от грома подростковых магнитофонов стенами – и взлелейте. По одной – больше не надо, и даже не из-за «каждой твари – по паре», а чтобы, сплотившись, обильные старческие и зверушкины струи не затопили низлежащие холмы. Нет, будут шерстить и костерить на склоне никчемной старости и так ни бельмеса не смыслящую, кроме бакшиша, власть и позорить и обливать помоями и вонью волооких молодух и беззаботных саблезубых молодцов – с опаской косясь на стаи страшных псов, вальсирующих по краям поселковых отшибов и районных трущоб и глядящих на этих кончающихся на пороге их века юннатов капающими кровью глазами.

Теперь уже, слава времени, смрадного облака нет, а среди упакованной в плотные выхлопы машинных немолочных стад непомерной площади высится бывшая махина «Жирового комбината» – «Воньзавод», или проще «Музей зрящных искусств».

И вот Горбыш и господин слесарь, подъехав к оному и отойдя с опаской от перегретой мотоциклетки, осмотрелись, и глаза их, четыре, не найдя зацепки, поднялись по шершавокоричневой оболочке музея вверх. Там Горбыш узрел голубей, тужащихся метко посрать на него, а слесарь – прекрасный белый строй полураспахнутых к осеннему небу окон, куда вилась малозаметной конструктивистской выкрутасой изломанная и порочная, то есть с порожками, пожарная лесенка, достойная уже и персональных пенсий. К этому старозаветному приспособлению и прицепили налетчики свои руки, а потом и ноги и, устилая себе путь ровным матом, прибыли к окнам.

Через открытую боковую фрамугу Горбыш со товарищи и спланировали в залу, лишь чуть звонко зашибив копчики. Но не волнуйтесь, копчики у слесарей – что другие колокола, чуть позванивают низкой нотой в клозетах, и вдарить по ним – другой опытный слесарь и не заметит. Эффект от прибытия гостей был один – мертвецкое молчание.

Так внезапно они вперлись на решающий лежбище-сход перед наступлением авангарда на шаткие церковные стяги, что ни один из почтеннейших адептов всемирного художественного жеста не мог вымолвить ни бе, ни ме ни на полузабытом родном, ни на каком ином мертвом языке. Разув рты, на прибывших «сатанистов» вперились и главный лондонец «сэр» или «пэр» Пшедобжски, и Гриша уже «три процента», потому что инфляция, и районный рукопожатель творцов Мафусаил Скирый, и некоторые другие адепты, до полудюжины. Все они расположились «лежа-прогнись» на подушках, прямо на заплеванном до чистоты паркете бывшего завода, каждый был – кто поверх служебного костюма, мантии или песцового манто – закамуфлирован римской нестиранной с неронов тогой, а кто и босиком, с украшенными синей краской ногтями. На сходку приглашено оказалось и телевидение: сбоку сияли лампионы, и пара операторов совала свои носы в шуршащие вздор телемониторы; ведь главное у инсургентов было всегда – жест беспробудного отчаяния, воспарение в социальную бездну и падение к высотам международных стандартов, а без тренькающих телекамер все это мишура, все равно что взлетать, забыв павлиньи перья и хвост в камере хранения Шереметьево-2.

Перед каждым присутствующим на лежбище красовалась табличка с обозначением ипостаси, не обязательно с ФИО. Например, перед пустой пока подушкой видна была наклейка на ножке «Несравненная Лизель, спонсор всея», а перед возлежащим рядом и одетым, похоже, кроме тоги только в плевки и нагрудную шерсть значилось «Великия маг АКЫН-ХУ, буйный членистоног волшебства и вдохновенья».

– Кто такие свалились, с какой галереи? – наконец, вопросил прибывших из воздуха один важный адепт.

– Не разумим, то ест ми руски луди-собак, то ми щене подоба, добри хлопиц с окна не ходи, скоти зверски скот едно, – надулся сэр с Лондона.

– Минуту, минуту, господа суперинтенданты, – нервически радуясь, воскликнул Скирый. – А вот узнаю этих пара… парашютистов. Наши до конца концов. Вот этот, в черном плаще сволочуга, помню. Выдвиженец прошлого показа, юное дарование новой перформации – ты, зверская собака с ластами и в водолазном шлеме, ну?!

– Я! – радостно завопил определенный Горбыш и для похожести прошелся чуть вприсядку, лупя ладонями по плечам и коленям.

– Ну-ка поглядите в лист допуска, – распорядился Гриша. – Как по ведомости проходишь?

– Я? – растерялся вохр.

– Ну вот, все равно, допущен, – провел по списку пальцем вверх и вниз Гриша. – «Собака передвижная человек в ластах и кепке с гармонью. Он же: человек-грязь. Два раза по пятьсот фунтов».

– Чего фунтов? – насторожился вохр.