Серп демонов и молот ведьм

Впрочем, природа никоим образом не споспешествовала предприятию заговорщиков. Ветер выдувал у вцепившейся сзади в мотоводителя Фирки все тепло с шеи и щек, она прильнула к кожаной его спине, зажмурилась и так мчалась, ощущая, будто дьявол несет ее, страшно урча и грассируя рокотом баса, куда-то в неведомую дикую даль, чтобы читать и читать ей там потайные письма свои с плохими словами. Да и Альбиночке Хайченко было не сладко. Она зарылась в предусмотрительно прихваченную из дома старую зимнюю шинель отца, еще подполковничью, и забилась в низкий шалаш мотоциклетной коляски, где пахло морем, солдатским потом, змеящиеся ветры срывались с рокочущих волн, свистело немного в ушах, Альбинка жадно вдыхала шинель, пытаясь поймать материны духи, а потом разрыдалась, вытирая слезы и губы о грубую шерсть.

Когда мотоколяска наконец сбросила ход и вовсе встала, Фирка, не отпуская сжатого в объятия водителя, сунулась сзади носом в его шею и прошептала:

– Ладно, буян. Поедем к тебе скоро в хату, баньку топить. Согласна. – И коляска укатила.

Так попали две женщины в научную обитель. Возле пропускника с выломанным турникетом они были обласканы дежурной теткой, хорошо знавшей свое дело. Та пощелкала по служебным клавишам и просипела морской сиреной:

– Алик, тут к тебе до подвала две. За рыбкой. Дама виней и дама крест. Жди в своем подполе, спускаю, – и быстренько объяснила, как попасть к нижним холодильникам в бывшее бомбоубежище, где сталинские соколы в свое время ковали открытия и где теперь кончается институт Земли и начинается институт подземелья. Алик открыл перед вертящимися посетительницами тяжелую дверь и оглядел их такими же глазами.

– Икра берете? – спросил. – Красный свежий. Или пробоваете.

– Там видно будет, – игриво вращаясь перед бусурманом, пропела фальшивая Фирка. Фальшивка Алику понравилась.

– Ну, ходи, – пригласил он дамочек. – Оптом даете… берете или розниц? – пошутил.

– Ты хозяйство покажи, кефаль-кету-кижуч, ледяную рыбу, – бравурно возмутилась Фирка, стреляя в бусурмана глазами сразу с двух стволов. Этих подпольщиков она представляла по редакционным письмам и некоторым южным хинкальным и знала, где прячут они свои чувства.

– Ну показывай свою империю запахов, тут у тебя, небось, на сто рублей не набьется.

– У кто, у мена? – возмутился хозяин подпольных морских угодий. – У мена тут на тыщу таких баб как ты каждый день. Вон, сматри, один осетра лижит двадцать рожа халадильник, свижайший. Пробивать будищ?

Фирка просунула ладонь назад и помахала подруге: отстань и оглядись. Все случилось мгновенно. Альбиночка, слушая горячее воркование содержателя рыбного кладбища в открытом и объемистом холодильном помещении, бросилась вбок, пробежалась в легких неслышных сапожках по короткому коридорчику и сунулась в одну и другую дверку, закрытую торчащим ключем. В комнатке размером с аквариум для мальков за детским столиком сидел белый с красными рыбьими глазами Миша Годин и задумчиво чертил трясущейся ручкой на листках научные каракули.

– Выходи, – страшным шепотом заорала Альбинка.

– Зачем? – поднял глаза идиот. – Я работаю.

Тогда Альбинка вскочила в комнатку, дала аспиранту затрещину и, опрокинув столик и схватив дурака в груду, выскочила с ним в коридорчик. В дальнем отсеке подпольщик, видно, взялся щупать Фиркин даже не лифчик, а целый лиф. Стрелой пронеслась военморская дочь по фарватеру и, выпихивая заучившегося через входную тяжелую дверь, прошипела на его растерянное «А куда идти?» – «Быстро на базу. На подлодку в музей». И, натянув со всей силы, задвинула входную дверь. А затем запела вульгарное и любимое, направляясь к подруге: «Сердце красавицы… склонно… как ветер мая…»

Высунулся несколько растрепанный и зло улыбающийся кинжалами зубов Алик, и выглянула из рыбьего кладбища Фирка, заправляя кофту под юбку, и пропела:

– Ты хоть, джигит, сначала девкам по бутерброду красной намажь, чтоб губки слаще были. А то всю помаду содрал. Уж паюсной с тебя не требуем.

– А зделаим! – весело крикнул подпольщик и широким жестом пригласил Альбиночку осмотреть свои богатства. – Вот, ходи девочка, там углу краба банке сидит, бири сибе какой сможишь. Что Алик, в рыбе не знаит?

Альбиночка подошла к Фирке и шепотом сообщила: «Да». Та сделала круглые глаза:

– Дверь там прикрыла?

– Да… Нет, – в ужасе Альбиночка вспомнила, что осталась в ажиотаже распахнутой дверь в камеру-обскуру ученого Миши.

Тетки в ужасе бросились к замыкавшей ледяную камеру стальной крутящейся махине. Но было поздно. На их глазах, на расстоянии в полруки и в пол-ладони дверь мягко въехала в проем, и пространство замкнулось. За дверью, плохо слышимый, бесновался Алик, как было видно в круглое смотровое отверстие, танцующий непонятными пируэтами помесь джиги, джема и вальса, и орал:

– Алика надули! Будешь ледяные рибы, я тебе мерзлую трахат буду. Кукушьки, сазан вашу мат. Я тебе сиска место мороженой сосат буду. Алика надули, мальчика зяли. Алик сто лет на риба сидит… Алик сам кого хатиш надуит!

И наступила тишина.