Сергей Жаров

По этому поводу русский композитор-эмигрант К. Н. Шведов однажды очень точно заметил: «…Голосовые связки — орган чрезвычайно чувствительный, и малейшие изменения в организме певца (как в физическом, так и психическом отношениях) неуклонно отражаются в звуке. И вот организуется хор. Это значит, что некая более или менее значительная группа людей с различными голосами, с различной музыкальной и вокальной культурой, с различным темпераментом, взглядами и вкусами готовится соединиться в коллектив, который будет демонстрировать перед слушателями свои художественные достижения. Дело регента — спаять всех разнородных людей в одно художественное целое, создать из них один художественный организм, который бы чутко реагировал на тончайшие художественные требования. Но, конечно, прежде всего регент должен добиться стройности пения. Фальшивое хоровое пение никому не нужно. Фальшиво петь — это то же, что играть на расстроенном инструменте, — явление недопустимое. “Выстроить” же хор, который, как мы видели, составлен из многих различных индивидуальностей, — задача очень большая. Ещё хорошо, если хор поёт под аккомпанемент какого-нибудь инструмента; в этом случае у хора есть на что “опереться”. Если же хор поёт a capella, т. е. без всякого инструментального сопровождения, то вся интонация хора зависит исключительно от певцов, а это — вещь очень шаткая и ненадёжная. Представим себе, что в одной и той же хоровой партии один певец чуть-чуть повышает, другой — чуть-чуть понижает, третий поёт верно… Что получится в результате? Да только то, что слушатель слышит какую-то неопределенную, нечистую ноту, каковой не может быть места в художественном пении. Но вот регенту в конце концов удаётся добиться того, что хор поёт чисто. Однако настоящей стройности пения всё же не получается; хор, что называется, “не звучит”. Это значит, что регент не обратил должного внимания на тембры голосов и на соотношение голосовых красок в хоре. У одного певца тембр блестящий, у другого — матовый, третий поёт чуть-чуть в нос, четвёртый “голит”. Регент должен всё это учесть и там, где требуется ровная звучность, добиться абсолютной слитности тембров, при которой все голоса звучат, как на одном инструменте. Огромное значение при этом имеет “динамическая” сторона звука: при ровной хоровой звучности все голоса должны звучать с одинаковым оттенком, будет ли то фортиссимо, форте или пиано и пианиссимо: усиление или ослабление звука в какой-либо хоровой партии нарушает слитность звучания».

В зале ничем не примечательной гостиницы на окраине маленького провинциального курортного городка, на берегу озера, шли постоянные спевки. Каждый день репетировали по 7–8 часов. Тридцать шесть хористов, подчиняясь железной воле регента, превращались в единый инструмент. При делении хора на четыре партии именно такое количество певцов было необходимо и достаточно для полноценной и равновесной звучности. Хор в составе 13–32 певцов считался оптимальным, хотя часто число участников варьировалось — от 22 до 40 человек. Такого музыкального построения хора Жаров придерживался на протяжении многих лет.

К 1930 году его репертуар насчитывал около трехсот произведений, и каждое было доведено до совершенства. Большое внимание уделялось сценическому костюму, представлявшему собой модификацию общей формы нижних чинов Войска Донского — гимнастёрку черного цвета, синие шаровары с красными лампасами и обязательно папаху. Казаки всегда помнили, что, «если голова цела, на ней должна быть папаха». Правда, сам регент управлял хором, как правило, без папахи.

В Чехии репетировать приходилось больше, чем обычно. Лето выдалось на редкость дождливым, и музыканты часто вынуждены были сидеть дома, изнывая от скуки. Неудивительно, что все с радостью приняли приглашение властей курортного городка дать концерт. Жарову представился удобный случай опробовать программу, подготовленную для гастролей в Америке. Вот как он сам вспоминает об этом событии: «Концерт прошёл на шаткой импровизационной сцене, пахнувшей смолой и свежей краской. Места на сцене было так мало, что мы еле разместились. Дирижируя, я стоял на ящике из-под яиц и в душе переживал то старое доброе время, когда 7 лет тому назад мы за несколько марок пели в болгарском порту Бургас. Маленький зал, увешанный гирляндами из свежей зелени, был так переполнен, что, казалось, тонкие дощатые стены должны были каждую минуту поддаться напору собравшейся толпы. Паузу между первым и вторым отделением мы провели где-то на задворках между курами и гусями, а потом опять пели, сотрясая стены “концертного зала”, никогда не видевшего такого скопления народа…

После концерта ко мне подошёл старый господин, быть может, всю свою жизнь не видавший другого города, кроме своего заброшенного курорта. Он был сильно взволнован.

— У нас есть тоже свой городской хор, но он, я должен сознаться, гораздо слабее вашего. Вы можете смело попытаться выступить где-нибудь в другом месте, в каком-нибудь другом городе, побольше нашего.