Сергей Николаевич Булгаков

Русская религиозная философия – романтический феномен, она возникает в конце XVIII века в связи с философским пробуждением, вызванным масонский рефлексией. Масоны, являются учителями романтиков и славянофилов. И Соловьев с его софиологией, конечно, включается в поле романтического движения русской мысли. До последних работ Франка и Карсавина мы имеем дело с этим романтическим порывом, который идет от масонства к 1950-м годам, и потом он истощается, романтизм сегодня – это архаика, это несовременный стиль, весьма чуждый постмодерну. На этом романтическом порыве софиология приходит как модель из новоевропейского гнозиса и ассимилируется, усваивается в России. Тем более что на Руси есть литургический, храмовый невербальный материал для того, чтобы это воспринять. Заметим, что Соловьев, который в молодости никогда не обращается к иконам или к храмовому зодчеству, в зрелости становится более чутким к православной иконографии, пишет стихи об иконе Знамения, которая спасается в пожаре в Курске. Пишет о храме в Новгороде, куда приглашает на виртуальную экскурсию Огюста Конта, который сможет увидеть в иконе Святой Софии свое Grand ж1ге (фр. Великое Существо, собирательное человечество, Абсолют позитивной религии). Наряду с открытием европейской мистической традиции, несколько с запозданием происходит и открытие философами русской духовной традиции. Можно даже точно сказать, когда она происходит, это 1880-е годы. Князь Сергей Трубецкой в юношеской работе «София Премудрость

Божья» (1886) говорит о том, что крестные ходы и учения о Страшном суде воспринимаются нашей интеллигенцией как дремучая народная вера, а может быть, в этой народной вере-то и есть как раз правда. Может быть, люди, которые за сотни верст идут мощам поклониться, как раз и есть настоящие философы. Это происходит лет за 30 до того времени, когда Флоренский пишет «Иконостас», а Евгений Трубецкой «Умозрение в красках». Происходит открытие народной веры. Когда Вл. Соловьев говорит о ходе русского Просвещения в мартовской лекции 1881 года, призывая царя помиловать цареубийц, то он упоминает там косвенно хлыстов и говорит о софиологии как о народной вере русского христианского народа. Это тоже очень показательный момент, что вдруг откуда-то у Соловьева наряду с гностической темой, с усвоением европейского гнозиса, с чтением в Британском музее гностических фолиантов и Kabbala Denudata Кнорра де Розенротта вдруг появляется тема русской народной религиозной жизни, народной религиозности, которая определенным образом дополняется к его софиологическим, философским и мистическим штудиям.

Для богословской мысли о. С. Булгакова был свойствен не только грандиозный систематизм, временами напоминающий системы средневековой схоластики, но и прорывающийся сквозь броню систем лиризм, подчас обнаруживающий «человеческое, слишком человеческое», перекликающийся с романтическими исканиями культуры Серебряного века, «нового религиозного сознания». Его богословие оказывается любомудрием «горячего сердца», подчас склонного психологизировать сложные богословские вопросы, вносить в богословие «тяжелые думы», навеянные Достоевским, навеянные всем интеллигентским периодом творчества о. Сергия.

Поэтому, может быть, есть определенная правота в суждении митрополита Сергия Страгородского в его Указе: «Система Булгакова создана тоже не только философской мыслью, но и творческим воображением. Это тоже есть поэма, увлекающая и высотой, и своим внешним красотой формы, она оперирует терминами и понятиями, обычными в православной догматике. Но церковное ли содержание Булгаков вкладывает в эту новую форму?»[737]. Может быть, поэзия, литературно организованный, насыщенный метафорами текст и есть тот tertium, который примиряет философию и богословие в творчестве отца Сергия? Но это уже другой сюжет.

Триадология и софийность: от В. С. Соловьева к о. Сергию Булгакову П. В.Хондзинский

1. Постановка проблемы

Русская софиология по-прежнему дает повод к неисчерпаемым дискуссиям. Это связано не только с многообразием затронутых ею проблем, но и с тем, что, пройдя сложный процесс становления, она так и не выработала однозначную точку зрения ни на одну из них. Указанная неоднозначность в свою очередь имеет следствием неоднозначность концептуальных оценок, выдвигаемых ее исследователями. Однако все, кажется, сходятся на том, что у ее истоков стоял В. С. Соловьев, а ее итоговое, наиболее полное и развернутое изложение дал о. Сергий Булгаков. Неоспоримо также, что и тот, и другой стремились интерполировать софиологию в изложение традиционных христианских догматов, в частности триадологического. При этом, сравнив триадологию В. С. Соловьева и триадологию о. Сергия, мы обнаружим в их трактовках ощутимые различия. Последнее понуждает задать вопрос: в каком отношении к софиологии того и другого автора находятся эти различия?[738]