Сергей Нечаев

Через несколько дней, когда Нечаев вернулся с прогулки, он не узнал своей камеры. Она опустела. Было опять неприютней и одиноко, словно ушел навсегда близкий человек.

— По высочайшему повелению вам запрещено пользование бумагой и пером, а все написанное до сего отослано в Третье отделение.

— Хорошо!

Нечаев заметался по клетке. Щелкнул замок. Смотритель ушел.

Ночью раздался яростный вопль. В камере Нечаева зазвенели стекла. Часовой побежал за смотрителем. Оловянной кружкой заключенный бил по окну, по железным прутьям решетки, топтал ногами осколки стекла.

На взбешенного узника накинули смирительную рубаху, привязали к кровати. А через несколько дней заковали по рукам и ногам в кандалы и лишили прогулки.

Три месяца провел он закованный в цепи, не переступая порога каменной дыры. На ногах появились раны, и только тогда ноги расковали и в первый раз повели Нечаева гулять. На руках оставались цепи.

Протест Нечаева не вернул бумаг.

«ВЫСОЧАЙШЕ ПОВЕЛЕНО ВСЕ РУКОПИСИ ПРЕСТУПНИКА УНИЧТОЖИТЬ».

Так второй раз был сожжен Нечаевский архив. Только чиновник Третьего отделения прочел его, представляя царю свое заключение. И даже этот пристрастный враг должен был отдать Нечаеву дань изумления:

«Нельзя назвать автора личностью дюжинной. Всюду сквозит крайняя недостаточность его первоначального образования, но видна изумительная настойчивость и сила воли в той массе сведений, которые он приобрел впоследствии. Эти сведения, это напряжение сил развили в нем в высшей степени все достоинства самоучки: энергию, привычку рассчитывать на себя, полное обладание тем, что он знает, обаятельное действие на тех, кто с той же точкой отправления не могли столько сделать».

Обаятельное действие на тех… Много лет спустя чиновник вспомнил свою пророческую фразу.

* * *

Маленькая камера равелина в конце коридора превращена в караульное помещение.

Молодой солдатик, недавно пригнанный из деревни, шепотом спрашивает у соседа:

— А кто это в пятом номере сидит?

— Неизвестно… А, должно быть, важный. Давно уж это было. К нему генерал Потапов приехал: «Покорись, говорит, царю — мы тебя всеми милостями осыпем»…

— А он что?

— А он его в морду. Ты, говорит, — негодяй, так думаешь, что и все такие…

— А генерал что?

— Ничего. Поклонился и говорит этак тихо: спасибо за науку.

— И так-таки ничего ему не было?

— Не. Только потом отняли бумаги и писать запретили.

— А что им жалко, что ли?

— Да вот, будто он там всю правду и написал, а правда-то глаза колет.

Через полчаса солдатик стоял на посту у пятого номера. В глазок видна была внутренность камеры. Часовой с любопытством разглядывал таинственного узника. Нечаев повернул голову. Часовой почувствовал на себе сверлящий взгляд.

— Как на дворе сегодня?

Часовой промолчал.

— Что же ты не отвечаешь?

— Не велено разговаривать.

Нечаев вскочил, быстро подошел к глазку и взбросил вверх руки. Оковы лязгнули и скользнули к локтям. Под ними обнажились страшные гнойные язвы.

— Вот за тебя ношу. Тебе хотел правды добыть, а ты…

— Да что же я… Не разрешают говорить. Не моя это воля.

— Со мной все говорят. Ну, как же на дворе?

— Солнце…

Нечаев победил.

* * *

Между тем, после бумаги Нечаева лишили и книг. Пытку делали более жестокой.

Уже давно опустела камера. И вдруг, вернувшись с прогулки, узник нашел несколько томиков. Тут же стоял смотритель. Нечаев взглянул на книги, потом на смотрителя и возбужденно зашагал по камере.

— Это вы от себя положили здесь или вам приказали?

— Наступают великие дни воскресения Христова, и я думал, что эти книги…

— Их сочинили попы; вы знаете, что я неверующий, лицемерить я не стану.

Ночью он не спал. Он добьется своего. Он будет требовать. Но как передать свой голос туда, за стены этой тюрьмы? Как заставить царя выслушать его?

На рассвете он вскочил на ноги и бросился к стене. Стиснув челюсти от невыносимой боли, разбередил свои раны, и макая указательный палец в кровь, стал им писать на стене.

Утром смотритель застал Нечаева на койке с мертвенно-бледным лицом.

На стене алела кровавая надпись: